Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Когда они выехали за город на шоссе, временами казалось, будто комья грязи птичьей стаей летели над головой. Снег, недели две назад покрывший землю, растаял от дождей и, как говорится, отворил грязи все ворота. Но что такое бездна грязи перед любовным опьянением? Пусть нас забросает хоть всею грязью вселенной, мы останемся чистыми, овеянные любовью.

И они ехали в колыхающемся автомобиле, качка утомляла, в груди словно тлела любовь. И только сейчас Ирма сообразила, что они с мужем не одни, их трое: она, Рудольф и шофер. И вдруг ей показалось, что этот третий, шофер, — злая судьба, вставшая между ею и мужем; сегодня, правда, в первый раз, но если уж пролезла в первый, то будет пролезать и впредь. Тряска в автомобиле, изнурявшая тело, превратилась в сладкую томящую боль, так что запылало все существо, когда они наконец повернули с шоссе на проселок.

— Куда? — испуганно спросила Ирма.

— В наш новый дом, — ответил Рудольф.

И автомобиль вскоре остановился перед старым и низким хуторским домом. Когда Ирма и Рудольф вышли из автомобиля, встречать их явилось, видимо, все семейство, среди прочих и бородатый старик, к которому обратился Рудольф.

— Ну-с, хозяин, вот и еще раз приехал осмотреть ваш хутор, и теперь вместе с молодой хозяйкой, может, сойдемся, сторгуемся.

— Да, вижу, что с хозяйкой, — усмехнулся старик.

— Слишком молода для хозяйки нашего хутора, — сказала старая сгорбленная женщина.

— Ничего, с каждым годом старше будет, не беспокойтесь, — шутливо ответил Рудольф, а Ирму словно полоснуло ножом по сердцу, когда она услышала его слова.

— Это да, да, господин, — отозвалась женщина. — Небось и все мы — все старше, все старше становимся.

— Нельзя ли еще раз оглядеть участок? — спросил Рудольф.

— Почему же нельзя, — ответил старик. — Что, господа хотят сами пойти или я должен их сопровождать, ежели они уже не помнят хорошо?

— Да, я помню, — сказал Рудольф, — давайте мы пойдем вдвоем, так нам лучше будет советоваться между собой.

За эти последние слова Ирма была невероятно, прямо-таки смертельно благодарна мужу. Именно смертельно, — подумала про себя Ирма, будто смерть наступит уже скоро, прямо-таки не сегодня-завтра. Ее столь великая благодарность происходила оттого, что она перед тем думала: так-то вот, сперва между мною и мужем был шофер, теперь же — этот старик, а если пойдет старик, то нечего и надеяться, что удастся побыть вдвоем; смотришь — в городе третьей будет служанка, чтобы Ирме не заниматься всем хозяйством. Так рассуждала Ирма перед тем, как Рудольф сказал старику хозяину свои слова.

— Значит, для того ты и велел мне обуть высокие галоши? — спросила у мужа Ирма, когда они уже повернули с поля на луг.

— Для того, чтобы ты могла ходить со мной по полю и лугу, по лесу и чащам, — ответил Рудольф и принялся объяснять, что, по его разумению, не может быть настоящего народа и культуры, а также настоящего брака, если корни, корни супружества, не тянутся в землю. Из-за этой земли он и думает купить хуторок, дабы было место, куда их семья пустит корни. Сейчас-то, конечно, здесь нет стоящих построек и стоящего хозяйства, так как нет стоящей земли. Но они, Ирма и Рудольф, позаботятся обо всем: о постройках, о хозяйстве и о лучшей обработке земли, ибо культура, и полеводческая культура, — это все. Ценность культуры и состоит в том, что она способна на многое. Она может создавать и может истреблять. И чтобы культура не смогла так легко истребить их, когда она заявится со своими снарядами, бомбами и удушливыми газами, Рудольф и выбрал хуторок вдалеке от города и железной дороги.

Но Ирма считала, что она не боится истребления, если есть любовь. Она как бы пыталась дать понять мужу, мол, не очень-то забивай голову культурой и истреблением, а думай первым делом о любви. Пожалуй, он это понял, так как сказал:

— Бывает и жизнь милее, чем любовь.

— Мне нет, — сказала Ирма. — Для меня моя любовь — все, и я хотела бы, чтобы была только любовь.

— Только любовь, — повторил Рудольф, задумавшись. Они стояли перед сенным сараем, откуда по первопутку вывозили сено, и ворота небрежно забросали хворостом, словно для того, чтобы на следующий день снова приехать за сеном, но так и не приехали, потому что снег сошел.

— Чувствуешь, как пахнет, — сказала Ирма в опьянении. Ей вспомнилось, что Рудольф когда-то говорил о клеверном сене и его запахе. И она молча отодвинула хворост от ворот, пролезла в сарай и легла на сено. «Как хорошо!» — вздохнула она, подняв голову и вытягивая ослабевшие руки и ноги.

Рудольф, наклонившись, смотрел в ворота сарая, как бы раздумывая, лезть ему за женой или подождать, когда она выйдет. Но Ирма оборвала его сомнения, протянула руки к нему и сказала: