Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— Это мне и в голову не приходило! Наверное, я очень люблю тебя, если даже пьяная не забываю о тебе. Пьяная я люблю тебя еще сильнее, так что пьяную меня еще трудней совратить.

— Да, моя дорогая, когда ты пьяная, ты еще больше девушка, чем даже когда трезвая, — засмеялся Рудольф, обнимая Ирму.

— Люби меня такой, какая я есть! — взмолилась Ирма.

XXI

Когда господину Всетаки так обидно не повезло при первой же попытке совратить свою «неискушенную» жену, он безнадежно махнул рукой — вообще не стал что-либо предпринимать. Да и сама Ирма пришла к убеждению, что делать нечего, придется ей до конца дней своих быть такою, какою она родилась. Только жалко было мужа, и она как бы в тревоге при каждом подходящем и неподходящем случае повторяла, как тогда, вечером: «Милый, люби меня такою», — словно чувствовала, что не заслуживает супружеского счастья.

Рудольф, казалось, прислушивался к словам Ирмы, и они жили как две горлинки, разве что и у него и у нее было много забот: Ирма заканчивала свои курсы, а Рудольф часто ездил на хутор — то один, то с архитектором, то с каким-нибудь еще знатоком. Жену он с собой не брал, она должна была приехать на хутор, когда будет готов их дом, чтобы это было для нее сюрпризом. Возведение свинарника она могла бы наблюдать своими глазами, если бы только захотела, Рудольф не был против этого; она могла бы наблюдать, как с поля воз за возом везут расколотые валуны, из которых потом возведут, так сказать, свинарник благонравия ради, как это представлял себе Рудольф.

Однако все пошло несколько иначе, нежели хотел Рудольф, и по его же собственной вине. Он позвал жену с собой — выбирать обои и не удержался, сказал:

— Если бы ты знала, сколько вокруг нашего дома купальницы и первоцвета. Целое цветочное море!

Едва Рудольф сказал это, как Ирма ответила:

— И ты не пускаешь меня туда? Ждешь, когда все отцветет? Я больше ждать не буду. Если ты не возьмешь меня с собой, поеду одна, дорогу я знаю. А черемуха там тоже есть?

— Знай только гляди, — ответил Рудольф.

Итак, все было решено. Ирма поехала с мужем.

Был чудесный весенний день. Ветер, правда, дул холодноватый, зато голубое небо казалось теплым. Тянулись редкие белые облачка, да и те где-то на далеком горизонте, не заслоняя яркого солнца, от которого было больно глазам. Рощи рокотали от птичьего пенья. Жаворонок выводил свои трели так высоко, что его было еле слышно. На полях вышагивали по бороздам грачи и трясогузки. Повсюду ласкала взгляд свежая, нежная зелень. От земли струилось нечто дурманящее голову и теснящее дыхание. Ощущая это, Ирма вспомнила, что все уже было, тесненье в груди и томящая дрожь в сердце, будто грядет что-то великое и прекрасное. Теперь оно нагрянуло, пришло большее, нежели то, о чем она могла когда-то мечтать. В груди снова была весенняя, теснящая боль, будто должно прийти нечто еще более прекрасное и великое. С этой весенней истомой в сердце они добрались до хутора.

Рудольф был прав, говоря, что вокруг их дома разлилось целое цветочное море. Все опушки, рощи, поля и дальние луга так и стонали от купальницы и первоцвета, и Ирма невольно, почти бегом, заторопилась к цветам, будто хотела затоптать их или сорвать. Но ни того, ни другого невозможно было сделать из-за их множества, и Ирма только шла — лишь бы шагать, брести в этом цветочном море. Пройдя немного, она услышала за спиною голос мужа:

— Куда ты навострила лыжи?

Ирма остановилась где-то под черемухой, ощутив запах цветов, и, взглянув вверх, притянула большую белую гроздь и прижала к лицу. Лишь потом обернулась, посмотрела назад. Муж стоял перед новым домом, он спросил ее:

— Далеко ли ты собралась?

— Не знаю, — ответила Ирма. — Только бы идти, все равно куда… Идем вместе, вдвоем.

— А дом ты не хочешь осмотреть? — спросил Рудольф.

— Потом, — ответила Ирма.

И Рудольф пошел к ней, под черемуху, цветы которой Ирма прижимала к лицу.

— Местами еще сыро, — сказал Рудольф.

— Галошами не зачерпну, — ответила Ирма. — А будет очень уж мокро, найдем тропу.

Ирму охватило необыкновенное, почти бессознательное томленье: идти среди моря цветов до самого «музея любви», посмотреть, есть ли цветы и там, узнать, можно ли; шагая прямиком по цветам, добраться до сарая. Ей хотелось сделать это сейчас же, а потом можно и дом осмотреть, и все прочее.

— Никогда я еще не видела, чтобы весна была такою прекрасной, — сказала Ирма, когда они с Рудольфом пошли дальше.

— Гляди и запоминай, — ответил Рудольф, — другой такой прекрасной весны не будет.

— Ты и вправду думаешь, что не будет? — как бы испугавшись, спросила Ирма.

— Не будет, нет! — произнес Рудольф.

— Тогда давай глядеть во все глаза, глядеть вдвоем, ты помоги мне глядеть, — сказала Ирма, беря мужа под руку и приникая к нему. — Мне душно, грудь сжимает, вот здесь и здесь, везде. Поцелуй меня, может, отойдет эта боль и станет легче. Поцелуй меня здесь, у куста, никто нас не увидит, поцелуй под этой черемухой, гляди, цветы уже опадают.