Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Но, поднявшись из тени орешника и продолжая идти, она ни разу не подумала о том, чтобы ехать в город вслед за мужем, попытаться удержать его от непоправимого или рокового, что ли, шага. Напротив, она повторила слова Рудольфа, которые вдруг вспомнились ей, хранимые в тайниках мозга: если хочешь жить, надо со всем мириться, иначе снова начнутся длинные пустые разговоры; именно пустые, думалось Ирме, ведь ее любовь все живет, несмотря ни на что. Ради своей любви она и пытается мириться со всем, ведь Рудольф говорит, что он ищет скорее удовольствий, чем любви, ну и пусть уезжает и наслаждается, Ирма не спешит мешать ему своей любовью.

Этот ход мысли повторялся в голове Ирмы бесконечное число раз, точно в нем были какие-то колдовские чары или словно она слегка помешалась. Она же изведала все эти дни, обильные солнцем, изведала бессонные ночи, чтобы почувствовать: дело вовсе уже не в удовольствии, а в чем-то другом. Она все же осталась на хуторе Соонику, чтобы дать мужу время на удовольствия. Лишь на пятый день она решила ехать в город, взяв с собою все, что принадлежало лично ей. Она не верила, что снова вернется сюда с мужем, а ехать сюда одной не было смысла.

Перед тем как уехать, она еще раз обошла те места, которые напоминали ей былое счастье, радости и ласки, постояла перед «музеем любви» и отыскала тропу, по которой Рудольф нес ее, «бесчувственную», домой в ту летнюю ночь. Она нашла даже то место, — Ирме казалось, именно то самое место, — где Рудольф упал вместе с нею, и она осталась лежать, точно в самом деле была в беспамятстве.

И еще ей ясно припомнилось, да, припомнилось яснее ясного, что, когда они упали, ее ноги оголились выше колен и она ощутила острые стебли скошенной травы и холодный сырой мох. Но руки мужа были мягкие и теплые, когда он поднял ее с земли, чтобы нести домой. Все это помнила Ирма, но все это вдруг показалось ей далеким и чужим, словно случилось бог весть когда. Но с тех пор прошло всего лишь две недели.

Когда Ирма пошла сказать хуторянам «до свидания» — именно «до свидания», а не «прощайте», — старая хозяйка спросила: что, госпожа, видно, больше не приедет сюда, раз берет с собой так много вещей; Ирма же ответила уверенно:

— Мы обязательно еще приедем, погода стоит хорошая и ночи теплые.

И едва она сказала это, в голове у нее мелькнула радостная мысль: а что, если мы и в самом деле вернемся сюда вдвоем. Однако ж, когда автомобиль поехал, глаза ее почему-то стали мокрыми и она наверняка расплакалась бы, если б не стыдилась шофера. И ей вспомнилось, как она впервые ехала этой дорогой с мужем и на чем свет стоит кляла шофера — не нужен нам третий! Теперь же она кляла его почти так же, но потому, что ей не нужен был второй. Ирма хотела быть одна со своими слезами и горестями.

Когда приехали в город, Ирма почувствовала себя веселей и как бы безразличнее ко всем тем людям, что двигаются по улицам пешком, на лошадях, в автомобилях и в трамваях. И когда машина остановилась перед дверью дома, Ирма облегченно перевела дух, — слава богу, благополучно доехали, она уже дома, что бы ни ожидало ее потом.

Однако стоило ей открыть в вечерних сумерках двери квартиры и тотчас закрыть за собой, слух ее поразил какой-то небывалый звук или эхо, — будто она вошла в какое-то пустое помещение. Никогда еще так не бывало в этих стенах, даже в те времена, когда она была здесь служанкой. Неведомое и страшное эхо ошеломило ее. Еще немного — и она упала бы, держась руками за сердце, чтобы с ним не случилось чего-нибудь, со страху.

Ирма опиралась о стену в полутемной прихожей, пока не собралась с силами и не сделала несколько шагов. Она открыла дверь в столовую и заглянула через порог. Посреди комнаты стоял какой-то стол и два стула, которые Ирма никогда не видела. Она оказалась будто в чужой квартире.

В самом деле, в столовой вообще ничего не было, кроме этого чужого четырехугольного стола и двух стульев, так что нечего было опасаться и пугаться. Но Ирма все же не решалась войти в комнату. Потом набралась смелости, сообразила, что, если мебель увезена, значит, самого плохого, самого страшного, чего она боялась вначале, уже нет.

Да, конечно, не станет же человек что-либо делать с собой, если он думает еще о мебели, если у него вообще есть какие-то заботы. Стоя на обочине шоссе и глядя вслед столбу пыли, поднятому автомобилем мужа, Ирма ни о чем не думала, ей и не о чем было думать, и потому, пожалуй, пришли ей в голову мысли о самоубийстве. Где ничего уже нет, одна пустота, — остается лишь смерть, остается или приходит. Поэтому, как только Ирма открыла дверь и услышала жуткий глухой гул, издаваемый пустотой, к ней с неизбежной последовательностью пришла мысль о смерти; лишь поселившаяся в квартире смерть могла издавать такой звук; Ирма чувствовала, что смерть непременно где-то гнездится, когда жуткая пустота гнетет все твое существо и в жилах стынет кровь.