Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

«Милая жена, — писал Рудольф. — Мне нечего сказать в свое оправдание, разве только то, что я таков, каков есть. Если бы я знал с самого начала, что должен так поступить с тобой — я подчеркиваю слово «должен» и не могу сказать иначе, — я, пожалуй, никогда не женился бы на тебе. Но тогда я не знал бы хорошо ни тебя, ни себя самого и кое-какие серьезные вещи были бы мне неизвестны. Я знаю, как мерзко то, что я творю, но поверь, так все же лучше — для тебя и для меня. Но ты ошибаешься, если думаешь, что, когда я уезжал из деревни, у меня уже было такое намерение. Вовсе нет! Я не знал, что поступлю так, и еще спустя два дня, когда приехал в город; только на третий, да и то вечером, возникли обстоятельства, которые привели меня к тому, что ты видишь, читая это письмо. Так что, если бы ты поехала за мной даже на третий день, этого, пожалуй, вовсе не случилось бы. Но, конечно, самое лучшее, что все сейчас так, как есть, ибо когда-то это все равно произошло бы, и, возможно, наихудшим и безобразнейшим образом. Какое-то предчувствие у меня было, что, когда я приеду в город, непременно что-то случится. Это предчувствие подсознательно таилось во мне, пожалуй, еще с давних пор, но осознал я его в минуту расставания, когда целовал тебя. Я вдруг почувствовал, что мы никогда не целовались так и это что-то значит. Когда ты не приехала за мной и на третий день, я подумал: ага, и она чувствует то же, что я, ведь глаза ее были полны слез, и если она все же оставляет меня так долго в одиночестве, то для того лишь, чтобы всему пришел конец, ибо и она, передумав все, решила, что дальше это так продолжаться не может. Вот я и поступил — плохо ли, хорошо — как мог, поступил, как ты пожелала, потому что был убежден, что ты ждешь от меня чего-то подобного, вправе этого ждать. Я был, так сказать, зачинщиком нашей супружеской жизни, и я должен ее закончить. Тебе бы это сделать было трудней, хотя супружеская жизнь стала для тебя мучением; трудней потому, что твоя любовь — вернее, твоя ложная или заблудшая, что ли, любовь — гораздо больше, чем моя, так как я, любя тебя, ни в чем не заблуждался и не обманывался. Вся твоя любовь лишь одно сплошное заблуждение. Но тебе от этого вовсе не легче, пожалуй, даже тяжелей, чем если бы ты любила без самообмана. А это было бы возможно, если бы я был такой персоной, какою ты меня и я сам себя считали. Так что мучений у тебя сейчас вдвойне: во-первых, ты любишь, во-вторых, ты любишь заблуждаясь. В молодости ложная любовь самая болезненная и тяжкая, ведь смолоду мы все верили, что в чем бы ни заблуждался человек, он не ошибается только в любви. И когда оказывается, что ошиблись в любви, да к тому же еще самым наихудшим образом, мы бываем эгоистически уязвлены и пытаемся доказать самим себе и всему миру, что мы не ошиблись, что любовь наша самая верная. Вот в таком духовно тяжком положении пребываешь сейчас ты, и поэтому нет никакой надежды, что ты что-нибудь сделаешь для избавления от своей ложной любви, что ты можешь что-то сделать, даже если ты хочешь всем сердцем. Поэтому долг моей совести, — я люблю тебя, но не так сильно, как ты: я в свои годы, со своим уставшим сердцем и потрепанными нервами уже не в силах любить по-твоему, — поэтому долг моей совести — наставить тебя на новый и правильный путь. Честно говоря, я чувствовал свой долг поставить тебя в те самые обстоятельства, в которых ты была при нашем знакомстве, чтобы ты могла заново начать свою жизнь. Итак, значит, машинопись, бухгалтерия и языки — и поиски соответствующей должности, если не хочешь снова попытать счастья в замужестве. Замужества я пожелал бы тебе всем сердцем; какие ни встречаются мужья, они все же не таковы, как я. К тому же теперь у тебя опыт, если со временем ты избавишься от своей ужасной ложной любви и не влюбишься так легко и дико, как на сей раз. От этого тебе была бы в жизни большая польза. Польза была бы и в том случае, если бы муж любил тебя больше, чем ты его, большая любовь делает супружеские узы слабее, а любовь меньшая — крепче. А что тебя могли бы любить больше, чем любишь ты, это, по-моему, вполне возможно — чем безумней ты любишь, тем еще более сильную ответную любовь разжигаешь в мужчине. Я говорю это не затем, чтобы ублажить тебя, а чтобы утвердить в тебе известную истину. И поверь, милая, в том, что касается истин для женщин, я разбираюсь и не так часто ошибаюсь в них. Я не могу думать о твоих прелестях без какого-то почтения или даже страха. Это потому, пожалуй, что я никогда не мог и не в силах был надивиться на них и оценить их по достоинству. Ты единственная женщина, о которой я так думаю, это облегчило мне сделать те шаги, о которых ты узнала из этого письма.

Итак — ты снова начнешь с того дня, когда я вторгся в твою жизнь. Но ты должна начать это так, будто ты не в худшем положении, чем была тогда, — думал я про себя. Конечно, тогда тебе было просто, ты получила у меня место. Теперь ты этого уже не сделала бы, чистота твоих чувств осталась прежней, но твой жизненный опыт неизмеримо вырос. А с ним, с этим опытом, тебе теперь труднее найти место, труднее, чем тогда. Эту трудность значительно увеличивает то обстоятельство, что за это время ты увидела и узнала, как живут люди и как можно жить. Все это ослабляет тебя в жизненной борьбе, которая тебе предстоит. А чтобы ты могла хоть в малой мере чувствовать себя такою пташкой на ветке, какою была, приехав из деревни в город, я положил в банк на твое имя тысячу крон. Поначалу этого хватит, если ты будешь такой же разумной и рассудительной, какою была со мной. Квартирная плата внесена за следующий месяц, если ты хочешь жить здесь и впредь воспоминаний ради. Жалко только, что к этим воспоминаниям примешался тот запах, который ты уловила здесь, когда в последний раз вернулась из деревни. Я привез сюда несколько самых нужных вещей из мебели, но «дрова» эти страшенные, и мне самому было жутко глядеть на них в пустых комнатах. Но неважно, пускай, — и они, пожалуй, пригодятся, так и должно быть.

Ты, наверное, удивляешься, что я все еще забочусь о тебе, хотя сделал уже последний шаг. Но ты вспомни, что я тебе когда-то говорил о себе как о нравственном человеке. Я говорил о своем чувстве нравственности, как о главном своем пороке. Теперь ты испытала этот порок на своей собственной шкуре. Тебе сейчас было бы несомненно легче, если бы я поступил как жулик или мошенник, что сделал бы любой другой мужчина, который разрывает супружеские узы. Тогда тебе сразу же было бы ясно, что ты ошиблась в этом человеке и нужно с ним порвать, — тебя угнетала бы лишь тяжесть обстоятельств и неловкость. А с человеком совестливым, каков я есть, все гораздо сложнее. Ведь я тоже, честно говоря, лишь жулик и мошенник, только и всего, но ты со своей ложной любовью, да и другие готовы считать меня чуть ли не рыцарем, стоит только вам узнать, как я поступал. Так уж испорчен этот мир. Если бы я в самом деле хотел поступить как рыцарь, я бы скорее решился жизни, чем сделал то, что делаю. Таково мое мнение. И мне пришлось бы решиться жизни так, чтобы ты поверила, что все это лишь несчастный случай. Это нужно было бы для того, чтобы уберечь тебя от мысли о самоубийстве. Ибо когда кто-то гибнет от несчастного случая, любимая женщина прежде всего хоронит его со всеми почестями. Когда же человек уже сделал это, он настолько скрепил свои чувства, что мысли о самоубийстве может вызвать лишь чудо. Но господь бог не тратит своих чудес на самоубийц. К тому же, если такое чудо и произойдет, его уже не увидит тот, кто лежит в земле. Теперь же может случиться так, что тебе в самом деле придут в голову мысли о самоубийстве — и не только потому, что ты не сможешь жить без меня, а потому, что ты захочешь проверить, не повлияет ли на меня этот последний и завершающий все поступок, — одним словом, ты захочешь испытать — люблю ли я тебя хоть капельку. Но это испытание столь плохого свойства, что ты сама никогда не сможешь узнать его результаты. Поэтому оно имеет лишь тот смысл и цель, что твое самоубийство столь повлияет на меня, что и я покончу с собой. Но надеяться на это трудно, насколько я знаю себя. Я ведь действительно все еще люблю тебя, и во мне живет совесть, как я тебе объяснял, но ни того, ни другого не хватит, чтобы свести счеты с жизнью. Ты по сей день думала, насколько я понимал тебя, что жизнь заключается лишь в любви или что любовь — это вся жизнь…»