Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Виллу работает, не считаясь с тем, что рука у него болит, работает так, что даже отец им доволен: утром Виллу поднимается первым, вечером ложится последним, но о еде совсем почти не думает. Мать убеждена, что Виллу не ест потому, что мало спит. Но сам Виллу считает, что он даже слишком много валяется в постели, ведь сна у него не хватает даже на эти часы.

Виллу стал неразговорчивым, словно тюрьма и больница отучили его говорить. Он может часами сидеть дома или в компании, не произнося ни слова, матери порой даже жаль его становится, ей даже страшно за него, и она просит:

— Да скажи же хоть слово, что ты все время молчишь.

— А что мне говорить, — отзывается Виллу, — все уже переговорено.

— Сходи куда-нибудь, что ли, разомнись, не сиди так.

— Куда мне идти, — отвечает Виллу, — я уже свое отходил, отбегал.

И опять сидит, обхватив руками голову.

Так сидел Виллу и в праздник сбора орехов, а кругом все смеялись, шутили, без умолку болтали о разных пустяках. То один, то другой парень подходит к нему, пытается вовлечь в разговор, приглашает повеселиться со всеми, но Виллу не любит веселиться со всеми, не любит даже смотреть, как веселятся другие, словно он для этого уже слишком стар. Тогда парни, у которых с ним давние счеты, разозлившись, говорят ему, чтобы он уходил прочь, раз не хочет водить с ними компанию, нечего ему тут торчать, пусть идет туда, где ему веселее.

— Пей хотя бы, дьявол, если ничего другого делать не хочешь, — говорят парни и с разных сторон протягивают ему бутылки; теперь у них хватает на это храбрости, теперь Виллу укрощен.

И Виллу пьет, чем больше молчит, тем больше пьет, словно немеет от сильной жажды. Но когда водки выпито уже достаточно и язык у Виллу развязывается, он начинает ругаться, как будто его все еще мучает острая боль в правой руке и в левом глазу.

— Бурда! Не действует, черт бы ее побрал! Совсем не действует!

— Пей! — пристают к нему парни. — Потом подействует.

И Виллу пьет, словно его угощает сама хозяйка Кырбоя. Виллу пьет чужую водку, хотя и знает, что парни угощают его из желания унизить, — какой же он, к черту, мужчина, если пьет чужую водку, как будто сам уже не в состоянии купить. Виллу и сам понимает, как унизительно для него пить чужую водку, но все-таки пьет, словно ищет унижения или хочет потопить в вине воспоминания о том времени, когда сам поил других.

Когда хозяйка Кырбоя появилась на празднике сбора орехов, почти все гуляющие уже вышли из леса и собрались на той самой лужайке, которая в яанову ночь была оцеплена разноцветными фонариками. Лишь из глубины леса порой еще доносятся отдельные выкрики, точно там ухают совы.

Молодежь танцевала. Танцевал даже каткуский Виллу. Но сегодня Виллу танцевал не с девушками, а лишь с париями: он скинул пиджак и отплясывал даже со своими недругами, так что только пар от него валил. Никогда еще Виллу не плясал со своими недругами так, словно искал с ними примирения: ведь Виллу был слишком силен и горд для того, чтобы первым идти на мировую. Если уж вражда — так вражда, если ссора — пусть решают дело кулаки; так думал Виллу до сих пор, так он смотрел на вещи.

Но теперь его взгляд на вещи изменился, — очевидно, под влиянием тюрьмы и больницы, ведь больше влиять на него было некому. Или, может быть, виной тому хозяйка Кырбоя, которая в тот раз спросила, видит ли Виллу своим больным глазом на том берегу осину, которая начала уже краснеть? Бог ведает! Сам Виллу об этом не рассказывает, а другие его не спрашивают. Виллу все пьет и пьет чужую водку и, сбросив пиджак, танцует ее своими недругами.

Он танцует с таким азартом, что даже не замечает, как на праздник приходит хозяйка Кырбоя, как свои первые танцы она танцует с другими парнями, — видно, и хозяйке хочется сегодня танцевать, она танцует даже с батраком Яаном, которого сама пригласила. Виллу замечает хозяйку только тогда, когда она уже раскраснелась от танцев; все видят, что Виллу заметил хозяйку Кырбоя, — у него сразу пропадает охота плясать с одними только парнями, и он приглашает на танец хозяйку, которая в эту минуту стоит чуть поодаль.

— Вы опять пьяны, — говорит хозяйка в ответ на его приглашение.

— Глаз болит, рука болит, — пытается отшутиться Виллу.

— Вы злой, — говорит хозяйка, но Виллу чувствует, что она не сердится. — Вы хотите мне напомнить, что я сама заставила вас нарушить слово, сама утром в яанов день уговаривала вас пить.

— Ах, барышня, все это уже быльем поросло! — восклицает Виллу. — Сейчас давайте танцевать.

— Я сегодня с вами танцевать не буду, — говорит хозяйка.

— Как? Вы боитесь? Боитесь, что я упаду? — спрашивает Виллу.

— Опять ввяжетесь в драку.

— Не бойтесь, сегодня этого не будет, — говорит Виллу. — Я пил с ними из одной бутылки, отплясывал с ними.