Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Виллу долго уговаривает хозяйку Кырбоя, и она наконец идет с ним танцевать, идет с большой неохотой; но разве Виллу может не настаивать на своем, когда все с любопытством смотрят, уговорит он хозяйку Кырбоя или нет. А раз каткуский Виллу танцует с хозяйкой Кырбоя, то должны танцевать и все остальные, даже недруги Виллу; они по-прежнему танцуют друг с дружкой, словно на празднике сбора орехов девушек и нет вовсе.

Веселье все разгорается, так и мелькают ноги парней, так и вздуваются колоколом юбки девушек, обвиваясь вокруг ног проносящихся мимо пар. На лужайке начинается сутолока, словно на берегу кырбояского озера для веселящихся мало места; сутолока продолжается до тех пор, пока одна пара не падает, — это падает Виллу с хозяйкой Кырбоя, а на них валится еще несколько пар. Падают и недруги Виллу, плясавшие друг с другом, а поднявшись, ругаются:

— Напился как свинья, даже танцевать больше не может!

— Угощали его, вот и нализался, — подхватывает кто-то.

Все слышат это, слышит хозяйка Кырбоя, слышит и сам Виллу, однако никто не смеется, за исключением нескольких парней и двух-трех хозяйских дочек, никто не смеется из уважения к хозяйке Кырбоя. У батрачки Лены даже слезы на глазах выступили, когда она увидела, что хозяйка упала, всем на потеху, с этим несчастным каткуским Виллу, успевшим уже напиться. Лене жаль полосатой юбки и белоснежной блузки, которые хозяйка умеет носить так, словно она простая деревенская девушка. Лене очень жаль хозяйку — ведь когда она поднялась с земли, на ее блузке были следы грязных сапог, и Лене показалось, будто ее хозяйка и в самом деле простая деревенская девушка.

Больной глаз Виллу сверкает, сверкает даже его слепой глаз, — Виллу понимает, что он напрасно пил со своими недругами из одной бутылки, напрасно танцевал с ними, скинув пиджак, танцевал, как бы ища примирения. Все понимают, что теперь Виллу опять может убить человека, только уже не из-за куузикуской бобылки Ээви, а из-за хозяйки Кырбоя, он может убить и из-за самого себя, спасая свою честь. Сейчас, когда Виллу поднимается с земли, он, пожалуй, способен убить даже какую-нибудь из смеющихся девушек, так бешено сверкают его слепые глаза. Однако он не делает этого, он вообще ничего не делает, ничего не говорит, и поэтому всем становится ясно, что дни величия Виллу миновали, песенка Виллу спета, что ни к чему была эта сутолока, не стоило сбивать его с ног.

Виллу стоит, опустив голову, перед хозяйкой Кырбоя, стоит точно ребенок, ожидающий наказания, а Лена помогает хозяйке отряхнуть одежду. Но хозяйка спокойна, она спокойнее всех, так что Лена радуется, глядя на свою хозяйку; а та говорит Виллу, словно утешает наказанного ребенка:

— Разве я вас не предупреждала? Теперь сами убедились! — И затем добавляет с улыбкой: — Пойдем, попробуем снова.

Виллу тоже считает, что, пожалуй, можно еще раз попробовать, и они опять идут танцевать, как будто ничего особенного не случилось. Теперь на лужайке народу уже мало, а под конец хозяйка Кырбоя и каткуский Виллу танцуют совсем одни, даже Лена с Яаном уже выбились из сил. Когда танец кончается, хозяйка говорит Виллу:

— А вы и не падаете, когда никто у вас под ногами не путается.

Все слышат, что сказала хозяйка, так громко она это говорит; однако никто и виду не подает. Только когда хозяйка, сняв с сучка свой жакет, надевает его и выходит из круга вместе с Виллу, который плетется за ней, точно побитая собака с повисшими ушами, — только тогда лыугуский Кусти находит слова, вызывающие общий смех. Даже кырбояская Лена не может удержаться от смеха, так как гармонист Кусти, глядя вслед уходящим, говорит деловым тоном:

— Кырбояская пошла со своими двумя Моузи.

Всем это кажется ужасно смешным, и с этой минуты они называют каткуского Виллу кырбояской Моузи, его зовут так даже те, кто не питает к нему ни вражды, ни злобы. Да и лыугуский Кусти съязвил не со зла, а шутки ради — он ведь самый большой шутник в деревне, особенно когда выпьет.

Виллу и хозяйка не слышат слов Кусти, они слышат только смех. Провожаемые этим смехом, они идут не в Кырбоя, а, обогнув озеро, направляются к вересковой пустоши, словно только теперь, под вечер, решили собрать свою долю орехов, чтобы они не осыпались на корм мышам.

20

Уже смеркалось, когда хозяйка Кырбоя и каткуский Виллу снова вышли к озеру. Это, правда, было не то место, где они сидели в последний раз, разговаривая об осине с краснеющей листвой. Но осина была видна и отсюда; где бы ты ни стоял у кырбояского озера, это дерево, сейчас уже ярко пылавшее, сразу бросалось в глаза, хотя по сравнению с соснами было совсем крошечное. Такое уж это было удивительное озеро, такая удивительная осина.

Над озером царит тишина, полная тишина царит над озером и над вересковой пустошью, где только что гуляли Виллу и хозяйка Кырбоя. Лишь с того берега все еще доносятся призывные звуки гармошки. Лишь звуки гармошки еще летят через озеро к вересковой пустоши, летят мимо Виллу и хозяйки Кырбоя, словно до них гармошке нет уже никакого дела.