Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Едва Ирма сказала это, ей вспомнилось, как ее постоянно ругала мать, называя лентяйкой и неряхой, повторяя то и дело: «Что из тебя выйдет? Как ты будешь жить, когда придется содержать свой дом?» — и как она, Ирма, обычно отвечала: «Я не стану содержать дом, на то у меня будет прислуга…» Ну вот и пришло время! У нее нет не только своего дома с прислугой, но она сама нанялась в прислуги. И первое, что она говорит хозяину, — явная ложь, к тому же еще и лицемерная. Но у Ирмы уже есть наготове извинение. Если Лонни права, хозяин пустил в ход ложь задолго до того, как Ирма успела раскрыть рот, отчего ж и она не может ответитьему ложью. Она же не делает тем самым кому-либо зла, как и хозяин, который лжет безобидно, — разве что Ирма б конце концов влюбится в него за его ложь.

Мысли Ирмы спутал хозяин, который прошел за нею в кухню и сказал, как бы предостерегая и уча уму-разуму:

— Извините, что снова вам надоедаю, однако…

— Ничего, пожалуйста, пожалуйста, сударь, — запинаясь, ответила Ирма.

— …однако я хотел вам сказать, что и в любви к порядку и честности нельзя все же заходить слишком далеко. Даже самая лучшая вещь может стать опасной для жизни. Чистая вода, например, на редкость хорошая вещь, но и ее можно выпить слишком много или утонуть в ней. Ведь верно? То же самое с порядком и честностью. Что это за коммерция, если в ней совсем нет обмана? Понимаете — ни капельки. Нет, такой коммерции не бывает. И чего ради заниматься коммерцией, если совсем нельзя надуть ближнего? Или вы, может, думаете, что цыган меняет лошадь только пользы ради? Нет, просто чтобы надуть — и только, перещеголять умом, вот в чем дело. Это — спорт, сущий спорт, самый благородный спорт. И потому я говорю всегда, когда бываю на спортивных состязаниях — а бываю я постоянно, люблю всякие состязания, — и вот я говорю: э-эх, друзья, это — что, а вот попробуйте поменяться лошадьми с цыганом, только тогда узнаете, что такое спорт. Там состязаются всем — руками и ногами, языком и глазами, всей душой и умом, даже кнутом и клячей, а вы здесь только вихляете руками и ногами. Футбол — еще связан как-то с интеллектом и душой, там можно увидеть, как обмануть ногу противника, игра эта вовсе не такая грубая, как в газетах говорят. Надо так ударить, чтобы противник сам поверил, что это он хотел тебя обвести, но остался без ноги — и приходится держать ее в гипсе. Цыган делает точно так же. Цыган мигом заставляет поверить даже свою клячу, что она лучше, чем лошадь соперника, не говоря уж о самом сопернике. Ведь если цыганова кляча не верила бы в свои достоинства, откуда же у нее взялись бы такие резвые ноги, хотя потом, когда ею завладевает другой человек, у нее, глядишь, не ноги, а дрянь. Не иначе — лошадь поверила цыгану, как поверил ему другой человек, которому лошадь уже совсем не верит — и потому ноги ее теряют свою резвость. Вы, барышня, не сердитесь, что я так много говорю о цыгане и его кляче, однако с людьми та же история, вот в чем дело. Надо прежде всего заставить человека поверить, и только потом уже можно с ним вести торговлю. С ним нельзя вообще что-либо начинать, вести, пока он не станет верить хотя бы капельку. Говорят, что человек должен знать. Но чего мы достигнем знанием? Чего? Даже любить он начинает не потому, что знает, а потому, что верит. Вот вы, барышня, до сего дня все время изучали науки, а любили ли вы? Я думаю — нет. Я прав или нет?

— Сударь, вы говорите о любви, будто это какая-то игра, — сказала Ирма, вместо того чтобы ответить; она пыталась показать, что и у нее есть свое собственное понятие о любви.

— Вовсе нет, — возразил хозяин. — Я отношусь к любви очень серьезно, даже слишком серьезно, это мое несчастье. Ведь если б это было не так, я давно уже был бы женатым, и у меня были бы дети. И к любви можно относиться как к коммерции, если не принимать ее всерьез. Может быть, вы, барышня, считаете, что я не мог бы сделать выгодную партию, если бы не относился к любви так серьезно? Разве я так уж безобразен? Разве я, по-вашему, настолько безобразен, что ни одна богатая или, по крайней мере, состоятельная барышня не пошла бы за меня, если бы я захотел на ней жениться? Если цыгану удается на минутку убедить даже старую клячу, что у нее, клячи, ноги девственной кобылицы, неужели я не смог бы убедить богатую барышню, что я единственный стоящий мужчина на всем свете и только со мной ей суждено идти под венец — в белом шелковом платье, к тому же среди зимы, когда на дворе за церковным притвором трещит мороз? Вы в самом деле думаете, барышня, что я не смог бы убедить в этом богатую мадемуазель?

— Я же этого не сказала, — заметила Ирма.

— А что бы вы сказали, если бы сказали? — спросил хозяин.

— Я молчу, — ответила Ирма.

— Жалко, очень жалко, — сказал на это хозяин. — А мне бы так хотелось услышать мнение человека, с которым живешь под одной крышей. Но ничего не поделаешь, приходится мириться. И знаете, что я думаю: вы обязательно сказали бы что-то, если б не боялись меня уязвить.