Хозяин зеркал

Подвода, привозившая девочке еду и глиняные свистульки, больше не появлялась. По Городу ходили слухи, будто не то вараний грипп, не то песчаная чума выкосила целые села в Предгорьях и на Побережье. С исчезновением людей прервалась и торговая цепочка Старьевщиков. Зима выдалась злая, холодная и долгая. Январской ночью, пока квартал спал за белесыми от мороза стеклами, Иенс потихоньку спилил дерево на дрова. Иначе Миранде пришлось бы сворачивать свое нехитрое пекарное производство.

Герда поправилась лишь к весне, научилась помогать старухе по хозяйству и вязать. Конечно, настоящие рыбацкие свитера с тройными косами и ромбами были для нее пока слишком сложны, зато она отлично справлялась с шарфами из яркой пряжи. У Герды определенно был дар подбирать оттенки так удачно, что даже приторные анилиновые краски смотрелись свежо и не раздражали глаз. В сумерках она любила сидеть на пеньке и с жалостью вспоминала дерево, которое так нарядно могло бы смотреться с развешанными на ветвях разноцветными шарфами. Когда совсем потеплело, Иенс подарил ей букварь с картинками и стал учить читать.

С наступлением лета жизнь бедной лабораторной крысы, питающейся черствым хлебом, успела ему порядком наскучить. Манили перемены и поиск новых горизонтов. Иенс взял за правило каждый день несколько часов гулять по Городу и покупать газеты с объявлениями о приеме на работу. Встретить во время прогулок родственников или старых знакомых он не боялся. Вряд ли в сутуловатом, бедно одетом человеке с заострившимися чертами лица можно было признать юного проныру Магнуса.

Вакансия нашлась быстро – Иенс пошел химиком на старый заводик, занятый выпуском пищевых добавок. Платили там не слишком щедро, но все же больше, чем Шауль. Предприятие хромало на все четыре и дышало через раз. Можно было бы подумать, что Иенс попросту сменял шило на мыло, но в скором времени на заводе ожидалась крупная реорганизация. К правлению то и дело подъезжали инженеры с папками технической документации, а с мощных, шкворчащих паром грузовиков рабочие бережно снимали ящики с маркировкой «Для лаборатории». Жирная каша заваривалась в неприметном горшке ветхого завода, и Иенс не мог этого не ощущать.

С первых заработков он снял комнату поближе к центру, с окном, выходящим на сырой больничный скверик, где умирали от гнили деревья, и позволил себе немного пошиковать. Приобрел немаркое твидовое пальто в крупную клетку, почти новую табуретку и медный рукомойник с зеркальцем. Соседом Иенса по лестничной площадке оказался сеньор Гарсиа де Вильегас из артистического братства «Вавилонский огурец». Частые и шумные гости сеньора все как на подбор состояли в том же братстве. От других городских художников и пиитов они почти ничем не отличались, разве что в качестве опознавательного знака носили галстуки-банты из зеленой ткани и такого же цвета широкие мягкие пояса. Вдобавок общались братья на столь невразумительном суржике, что даже в Городе, где смешались полсотни разных наречий, их разговор звучал странновато.

Сеньора де Вильегаса из толпы коллег выделяли приятной округлости животик, великолепные зубы и трость с причудливым набалдашником в виде головы кота. Еще он имел привычку широко улыбаться, ритмично выстукивая рукоятью трости по зубам, как будто это и не улыбка была вовсе, а некое подобие кастаньет. Под ритмичный зубовный перестук все собеседники сеньора через несколько минут общения начинали непроизвольно притоптывать на месте каблуками, словно готовились сорваться в безудержные сапатеадос.

В первый же день знакомства де Вильегас стрельнул у Иенса двадцатку, после чего, достигнув некоего градуса блаженства, вкратце пересказал молодому химику манифест братства.

– …А когда рухнула Вавилонская башня, – с придыханием просвещал Гарсиа нового соседа, отловив его на лестнице и крепко держа за пуговицу, – все мы остались сиротами на этой земле. Все сделались разные и оттого так одиноки. Мы перестали понимать друг друга!

Разило при этом от сеньора не то чтобы огуречной свежестью, а скорее чесноком и дешевым клошарским. В выпученных глазах блестела пьяная слеза.

– Какая башня? – честно недоумевал Иенс, не догадываясь о том, насколько легко де Вильегас впадает в раж. – Смотровая? Или та, которая в форме огурца?

– Из слоновой кости, тупой ты северянин! – брызгая слюной, кипятился сеньор Гарсиа. – Башня из высоких слов и прекрасных образов.

– Да по мне хоть из моржового хрена, – огрызался ученый. – Пуговицу отпусти.

– Ты слушаешь меня? Все мы – осколки Башни, только некоторые – буквы, ноты или цвета, а mentecatos[5] вроде тебя – строительный мусор!

Далее Гарсиа сбился с южного диалекта на вавилонский суржик и, икая, поклялся спасти мир от идиотов «разящим языком искусства». Иенс, не дослушав, заткнул уши и сбежал в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь.