— Давай. Смотри, Грехман, я тебя предупредил.
Грехман с тревогой наблюдал за сержантом, который полез за сейф и достал оттуда палки с веревочными петлями на концах. Поначалу он никак не мог сообразить, для чего нужно это приспособление. И вдруг его словно осенило. Он поочередно посмотрел на руки, потом на ноги, палки, петли и благодаря какому-то двадцатому чувству понял, что с ним сейчас будут делать эти ужасные люди.
— Не надо, гражданин милиционер. Грехман умный, но, к сожалению, слабый еврей. К тому же у него больное сердце. Что мне нужно рассказать, а вам услышать?
— Ты руководил группой?
— Группой?
— Ну да. Ты же резидент?
— Резидент чего?
— Грехман, не валяй дурака!
— Да, я резидент.
— Кто входил в шпионскую сеть?
— Вы хотите узнать, кто был шпионом?
— Да, кто и с какого года. Рассказывай все подробно… Сержант, бери ручку и бумагу, записывай.
Грехман задумался. Кого называть? Да ну их к черту! Он здесь, а они на свободе? Борщ жрут! Так хрен им! И Грехман начал называть фамилии всех, кого мог вспомнить в горячечном бреду, который внезапно охватил его. Он не отводил взгляда от палок, прислоненных к сейфу, и говорил, говорил, говорил. Он нес полную околесицу, Венька только успевал чиркать карандашом, сокращая слова и стараясь разборчиво писать хотя бы фамилии.
Грехман наговорил на четыре листа и назвал девять фамилий. Лейтенант лишь довольно покашливал: «Надо же! Целое шпионское кубло! Будет с чем к начальнику на доклад идти!» Когда Венька закончил, лейтенант взял у него исписанные корявым почерком листы и попытался прочитать.
— Ну, сержант, сам черт не разберет, что ты тут накалякал. Значит так, сержант, ты сейчас переписываешь все набело, а ты, Грехман, сидишь тут же и, если что непонятно, объясняешь. Когда закончите, не забудь, чтобы подследственный расписался. Сержант, отправишь его потом в камеру, а протокол допроса мне. Я буду у себя в кабинете. Все путем, сержант! Со мной не пропадешь, усек? И ты, Грехман, не бзди! Поработаешь на лесоповале — отмолишь грехи, вернешься к своей Саре! Но уже полноправным членом нашего социалистического общества. Ты, главное, следствию помогай, а на суде зачтется!
Лейтенант ушел, сержант остался наедине с арестованным. Переписав показания набело, он дал подписать их Грехману. Тот, не глядя, подписался на каждой странице.
— Гражданин сержант, меня расстреляют? — усталым голосом спросил Грехман.
— С чего ты… вы… взяли? Чистосердечное раскаяние…
— Гражданин сержант, неужели вы не поняли, что мне каяться не в чем?
— А это? — Венька потряс в воздухе исписанными листками.
— Бред! Разве не ясно, что все это чепуха?
Венька задумался, но только на минуту.
— Это — протокол допроса! — веско произнес он.
И только тогда Грехман понял, что он натворил. Он побледнел.
— Порвите все, это неправда.
Венька остолбенел. Порвать протокол допроса? Со списком вражеских шпионов? Да его потом самого на куски порвут!
— Вы в своем уме, Грехман? Как это порвать?
— В этом списке виновных нет, — умоляющим голосом сказал Грехман, — я их оговорил. Они же все в тюрьму пойдут! Безвинные!
Венька задумался. Если бы об этом списке не знал лейтенант, он бы еще подумал, а так… Да его самого завтра запытают до смерти! Как пособника, как шпиона! И где гарантия, что сейчас Грехман говорит правду? Может, назвал сгоряча своих сообщников, а потом одумался и решил их прикрыть! Нет уж! Есть признание, царица доказательств, значит, виновны! Так его учили, и это правильно!
— Нет, Грехман, ничего я рвать не буду, не имею права, — после паузы сказал Венька, хотя в душе все еще шевелился червячок сомнения, правда, с каждой секундой все слабее и слабее.
— Тогда судьба этих людей будет на вашей совести, гражданин сержант.
— Кто бы говорил о совести, Грехман? Разве я их оклеветал?
— Ну конечно, конечно… Особенно при виде вот этого… — Подследственный кивнул на палки, все еще стоявшие у сейфа. — Я все равно откажусь от своих показаний!
— А вашего согласия больше не потребуется. Вот оно! — Венька помахал в воздухе исписанными листочками.
Грехман опустил голову.
— Проклятый борщ… Проклятая жизнь… Проклятый я…
В небольшой кабинет зашел человек с еще теплившейся надеждой, а после допроса вышел полумертвый старик с трясущимися руками и полной безнадегой в душе.