Храм и рынок. Человек в пространстве культуры

Архитектура современных городов может быть представлена как маркировка точек, в которых общество теряет контакт с болью. Революции расчищали пространство от обломков прошлого и, стремясь избавиться от мест боли, страдания, оставили его пустым. Однако широкие площади не стали местом единения людей. Несколько раз в году во время государственных праздников люди демонстрировали единство и организованно шествовали перед представителями власти. Однако эта организованность коллективного тела на деле оказалась пассивностью, широкие, освобожденные от виселиц и гильотин площади на самом деле остались местами боли и страдания, так как именно в пустоте общественного пространства человек ощутил ужасную тоску по единству. «Смерть Марата» Давида как раз и демонстрирует адские муки умирающего человека, брошенного на произвол судьбы в холодном и пустом общественном пространстве. Избавиться от этой боли можно только таким парадоксальным способом, который предлагал в своих работах М. Фуко: трансгрессией или субверсией знания. Дело в том, что страдание самым тесным образом связано с любовью. И до тех пор пока она интенсифицируется и переживается, человек будет испытывать страдание. Обещания общества избавить человека от мучения стоят немного, пока человек не поймет, что оно — следствие запретов, рекомендующих любовь. Любовь и боль страдания — две родные сестры, взаимная игра которых обусловлена самими правилами, конституирующими их различие. До тех пор пока есть одна, будет существовать другая.

3. Город и тело

Город — огороженное пространство, территория, отделенная от дикой природы стенами, обеспечивающая безопасность от хищников и врагов. Город — начало цивилизации. Пространство города, с одной стороны, является физическим и включает здания, улицы, площади, а с другой — символическим, т. е. таким, разметка которого осуществляется в сознании и видима лишь тому, кто воспринимает скрытую и зашифрованную моральную, сакральную, политическую и т. п. топографию. Город не сводится к архитектуре и не прочитывается до конца как система знаков или овеществленная форма духа. Он представляет собой территорию, пространство, которое организует, упорядочивает и в каком-то смысле формирует индивидуальное и общественное тело. Поэтому зарождение и история города неотделимы от истории тела. Ведь тело — это не организм, а такое же порождение цивилизации, как и все то, что создано человеком. Оно является символической системой и при этом совершенной и экономичной машиной, в которой используются преобразованные природные или искусственно выращенные и протезированные обществом органы. Поверхность тела испещрена культурными знаками, а его внутренние управляющие структуры — душа и разум используются как носители и исполнители общественных означающих. При этом жилище, предприятие, школа, рынок и церковь представляют собой дисциплинарные пространства производства «человеческого». Город как культурный феномен, хотя в это трудно поверить по причине экологической загрязненности и нравственной распущенности, сопровождающих урбанизацию, представляет собой довольно тонкое и сложное устройство, с одной стороны, удовлетворяющее телесные потребности, а с другой стороны, упорядочивающее и организующее их. Это устройство не сводится ни к разуму, ни к воле и само в значительной мере определяет их архитектонику. Однако неверно было бы повторять ошибку социологического фундаментализма, редуцирующего человеческое и разумное к общественным системам или экономическим отношениям. На самом деле все это вполне самостоятельные компоненты, и задача заключается в выяснении их взаимосвязи и взаимодействия.

ГОРОД И ХРАМ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

Языческая цивилизация приучает к страданиям, но не считает их чем-то таким, к чему нужно стремиться. Напротив, отсутствие страдания и стремление к наслаждению, конечно, при соблюдении необходимой меры — вот что составляет суть старого искусства жизни. Страдания неизбежны, и лучше закалить свое тело и дух смолоду, чтобы легче переносить лишения. Запад с самого начала не был изнеженным и сурово относился к человеку. Страдание входит в мир как позитивная ценность в христианстве. Но не следует думать, что оно ценится само по себе, как у мазохистов, научившихся наслаждаться страданием. Христианство, как религия рабов и угнетенных давало утешение слабым прежде всего надеждой на будущую реабилитацию: после смерти слабые будут наслаждаться видом адских мук своих мучителей. Христианство действительно приучало и в земной жизни не только переносить страдание, но и любить его. Так и сегодня в определение российского менталитета вводится способность русских наслаждаться страданием и горем. Эта эротика страдания не является, однако, самоценной и самодостаточной, а имеет трансцендентальное значение.