Храм и рынок. Человек в пространстве культуры

Тело Христа — это нечеловеческое тело. «Кто-нибудь видел, риторически вопрошал В. В. Розанов, — чтобы Христос посещал зрелища, громко смеялся, пил вино или плясал? Это невозможно даже представить. Такое тело не имеет аналогов на земле». В ранней богословской литературе проводилось сравнение Христа и Антиноя. Антиной — прекрасный юноша, возлюбленный императора Адриана. Существует несколько версий его смерти. Согласно одной из них, средиземноморцы верили, что ритуал самоубийства может стать спасительным для того, ради кого он совершается. Поскольку Адриан был смертельно болен, Антиной принес себя в жертву, чтобы продлить жизнь любимого императора. Последний не остался в долгу и назвал именем своего любимца город, возвел его в ранг божества, подобно Озирису, пожертвовавшему собой ради спасения людей. Отсюда понятен соблазн сопоставления его с Христом. Ориген разоблачает несостоятельность подобного сравнения: что может быть общего между Христом и Антиноем? Христос не являлся язычником, отдавшим свое тело ради спасения любовника, дарующего наслаждение и богатство. Христос избрал крест не ради будущих наслаждений, а ради спасения людей. Он руководствовался иной целью и испытывал совершенно иные чувства, когда мучился на кресте. Христос не сопоставим с теми обожествленными в Пантеоне языческими героями, которые спасали и оберегали империю.

Новая религия космополитична, она не охраняет ни город, ни дом, ни богатство, она вообще отворачивается от мира. Мирские ценности: труд, богатство, слава, власть и т. п. вообще отрицаются в христианстве. Христианство, возможно, самая радикальная из всех мыслимых революций. Обсуждая проблему религиозного обращения, Джеме отличает его от изменения политических взглядов, которое не затрагивает отношения к жизни. Христианство — это осознание бессмысленности земной жизни вообще. Оно таит угрозу самой власти. Христос не отвечает на вопрос Пилата: «Ты царь иудейский?». Ибо даже отрицательный ответ предполагал бы умысел на власть. Строго говоря, таким же молчанием он отвечает и на любые другие экономические и даже моральные вопросы. Не случайно христианство сдавало постепенно все свои прежние претензии на объяснение мира, на управление обществом и даже на решение моральных проблем. «Рыцари веры» Кьеркегора — это ответ на кантовскую моральную интерпретацию религии, которая в свое время тоже была оппортунистической, ибо отвергала космологическое и гносеологическое обоснование. Однако Бог, как показал Кьеркегор, может потребовать такое, что явно выступает за границы требований права, морали, здорового человеческого рассудка. Авраам, собиравшийся принести в жертву своего единственного сына Исаака, нарушил бы всяческие человеческие законы, и его поступок не был бы оправдан, как, скажем, сыноубийство Тараса Бульбы, ибо Исаак был невинен, а принесение его в жертву не спасало народ израилев от бедствий.

Такая постановка проблемы религии в современном обществе в какой-то мере близка раннему христианству, идеалы которого были постепенно искажены в ходе его огосударствления. Христос, которому подражал верующий, не был язычником и не наслаждался муками, как мазохист. Эти муки не сравнимы, например, с болью обряда обрезания, которая претерпевается ради будущих наслаждений. Тело Христа лишено желания секса и власти. Наоборот, темы воздержания и нищеты оказываются главными и взаимосвязанными в Евангелиях. Неудивительно, что Ориген открывает путь радикального преодоления желаний путем самооскопления. Подобно Христу, он переходит границу боли и наслаждения так, что становится бесчувственным по отношению к ним. Конечно, возникает вопрос: насколько эффективен такой способ управления человеком по сравнению с практиками воспитания стыда или моральных угрызений совести после совершения плотского греха? Выйти из-под власти игры греха и покаяния, которой умело пользовалась власть, приспособившая для этого христианские процедуры, — вот задача преображения. Таким путем достигается абсолютное равенство, предполагается различие и различение в принципе. Дело не в социальном равенстве, которое иногда выдвигают на передний план. Классовая и социальная дифференциация — лишь одна из многочисленных сетей, охватывающих человека. Молодые и старые, красивые и некрасивые, больные и здоровые, живые и мертвые, темные и светлые, бедные и богатые, мужчины и женщины — все эти различия должны быть преодолены в результате преображения. Поэтому-то Дамаскин и говорит о недостаточности веры в бессмертие души. Должны заново воскреснуть и преобразиться человеческие тела, освобожденные от сетей различий на уровне телесных желаний.