Монастыри и церкви представляли собой достаточно прочные и многочисленные институты, господствовавшие над остальной территорией. Время отмерялось ударами церковного колокола, и таким образом церковь контролировала жизненные и хозяйственные процессы. Духовные власти успешно боролись за приоритет со светскими. Например, папа римский был реальной влиятельной фигурой, в то время как титул императора оставался чисто номинальным. Церковь собирала людей в общину и обеспечивала единство государства. Как же это достигалось? Монахи и аскеты стремились подражать Христу, постом и молитвой они преображали свои тело и душу уже здесь, на этой земле. Конечно, слой этих людей оставался тонким, а христианство реально функционировало как типичная народная религия со свойственными ей предрассудками и предубеждениями. Тем не менее перед церковью стояла серьезная задача собирания людей в общину, и она нашла специальные места такого сердечного согласия — храмы. Там по религиозному предписанию люди объединялись и, сопереживая страданиям Христа, испытывали душевное соучастие друг к другу. После службы люди расходились умиротворенные, сердца их таяли от жалостливой любви, они обнимались, целовались и прощали прегрешения.
Практически создание этих сердечных мест, куда кроме церкви входили приюты, богадельни, больницы и мелкие трудовые учреждения, шло параллельно развитию рынка. Рынок — это особая территория. Там культивировались совсем другие чувства: агрессия, конкуренция, зависть, месть и т. п. Как же взаимодействовали между собой эти столь противоречивые чувства, как удалось (и удалось ли?) примирить противоположные начала любви и ненависти, как соседствовали между собой моральные богоугодные места и экономические территории? Тело, любящее и сострадающее, культивировалось церковью. Вход в собор настраивал верующего на особый лад. Надвратные фрески или скульптурные изображения сакральных профессий внушали смирение и покаяние, и человек как бы вставал в длинную очередь жаждущих утешения и сострадания. Внутри храма это ощущение усиливается: высокий купол храма, льющийся сверху яркий свет, горящие свечи и изображения страстотерпцев на стенах — все это усиливает сопереживание страстям Христовым. Бог как бы здесь, рядом с человеком. Но, выходя из церкви и оказываясь на рыночной площади, человек становился другим. Внутри его как бы поселялся дьявол.
Необходимо скорректировать господствующую точку зрения на средневековую цивилизацию. Обычно считается, что она пренебрегала телом и работала с духом. На самом деле духовные метафоры средневековья телесные. Христианская культура обращена на тело, и все ее институты работают над организацией и производством телесности. Конечно, эта телесность особая. Но, читая описания чувств религиозных людей, трудно отделаться от мысли, что они имеют эротическую природу. В аспекте психологии эмоций настроение влюбленного поэта не отличается от чаяний монахини, страстно приникающей к деревянной скульптуре Христа. В том и в другом случае речь идет о чувственной духовности и об одухотворенном теле. Грехопадение, зачатие, рождение, крещение, искупление, страдание, покаяние — это телесные акты. Все дискурсы о духовном так или иначе были связаны в христианстве с соответствующими дисциплинарными пространствами, в которых и происходило производство человека, способного сострадать. Таким образом, вопрос о «смерти Бога» в современной культуре следует связывать не столько с атеистической критикой или нигилизмом, сколько с распадом мест воспроизводства христианской одухотворенной телесности, произошедшим не по нерадивости священников, а по причине развития иных дисциплинарных пространств.
Мечтания и желания, страхи и запреты христиан тоже имели телесный характер. Мечтали о райских наслаждениях, садах отдыха и покоя. Люди искали телесного контакта и охотно обнимались и целовались. И вместе с тем боялись проказы, сифилиса, чумы и других болезней, которые передавались именно на основе контакта. Однако любовь и ненависть были достаточно резко разведены: любили свое и боялись чужого. Рыночные отношения поставили людей в новые условия: враг оказался среди «своих». Сосед стал ненавидеть соседа. Обществу угрожал раздор. Однако люди ни теперь, ни тем более тогда не признавали, что враг находится не вне, а внутри нас самих. Поэтому вовсе не удивительно, что европейское средневековое общество тоже вынуждено было искать или создавать врага с целью самосохранения. Сначала это были нехристиане, с которыми велись священные войны, потом язычники, которых колонизировали, затем стали преследовать иностранцев и евреев и, наконец, ограничивать права «своих» — больных и сумасшедших, инакомыслящих и чудаков, женщин и маленьких детей. Во всех этих случаях имеет место сложное символическое замещение «чужого», витиеватая и бесконечная эволюция образа врага, совершенствование стратегии и тактики борьбы с ним.