Храм ненависти

— Не только его! Я даже склонен полагать теперь, когда я его близко узнал и услышал от него многое о том, кто был его наставником, что этот Дюваль был наиболее преданным союзником Андре Серваля и что он искренно хочет продолжать работу. Способ, с помощью которого Дюваль скрывался, наводит меня на мысль, что он почуял опасность: он наотрез отказался назвать мне имя человека, избранного преемником, если он в свою очередь исчезнет. При условии, что он не доверял другим? Был бы Дюваль настоящим преступником среди этих с виду преданных работников, он не стал бы ни первым заместителем, ни даже вторым! Человек без всякого страха в последнюю минуту перед убийством Андре Серваля да ещё при таких драматических обстоятельствах, должно быть, не боялся принять на совесть ещё одно или два убийства.

— Я тоже это допускаю, но есть всё же один пункт, который я не могу себе объяснить в сюжете вашего репортажа: почему Дюваль так быстро принял — и без малейших протестов или зависти со стороны других непосредственных сотрудников — наследие и место Андре Серваля?

— Я задавал себе тот же вопрос, месье Дювернье… И я не поколебался спросить об этом Дюваля лично. Должен признаться, что ответил он мне с полнейшей откровенностью: многие годы он хранил у себя завещание, написанное рукой Андре Серваля, открыть которое — по особому распоряжений мэтра — он имел право только после исчезновения завещателя: зачитать его нужно было в полном присутствии семерых других сотрудников… Как только узнал — придя на улицу Вернэй — о смерти Серваля, он тотчас же вызвал своих товарищей, которые собрались в маленьком домике в Гарше вместо жилища покойного. Последняя воля Андре Серваля была выражена в простом письме, на конверте которого были написаны имена семи основных сотрудников. Дюваль передал это письмо Родье, сказав ему при этом: «Будет справедливым, если вы возьмёте на себя чтение этого письма, так как вы были первым из всех нас, кого избрал наш мэтр». И Родье прочитал срывающимся голосом.

— Всё, что вы мне говорите; даёт основания предположить, что Дюваль был первым человеком, кто обнаружил преступление, когда ранним утром пришёл к Андре Сервалю, не так ли? Если только он не узнал о нём от консьержки или другого жильца, когда пришёл в дом.

— Он действительно был первым, кто открыл дверь в мансарду и увидел Андре Серваля распростёртым на полу, со скрещёнными руками, у подножия макета…

— Откуда вы это знаете?

— От самого Дюваля.

— А почему в вашем репортаже нет ничего об этом?

— Потому что Дюваль признался в этом под строжайший секретом. Он не сказал об этом в полиции, так как сразу попал бы под подозрение.

— Что же он рассказывал инспектору Берте, когда тот его допрашивал в Гарше?

— То, что узнал, как и все, о смерти Андре Серваля, прочитав утренние выпуски газет.

— В самом деле? И вы полагаете, что старый лис вроде Берте попался на этот крючок?

— Конечно нет! Но инспектор с ловкостью не поставил под сомнение слова Дюваля… Берте — это человек, который согласно выражению, хорошо ему знакомому, «пускает всё своим ходом»… Мне часто приходилось слышать, как он повторял, в ходе других расследований, блестяще им проведённых: если хочешь добиться успеха в своём ремесле, необходимо уметь идти на уступки… Понимаете, что это значит? Сделать так, чтобы у преступника или преступников временно притупилось чувство опасности… Он пользуется этим, чтобы спокойно наблюдать за ними. Я убеждён, что и Дюваль и каждый из его товарищей «выслеживаются» с крайней тщательностью и осторожностью. Впрочем, Дюваль ого знает: первое, что он мне сказал, когда я проник в его берлогу, что он принял меня за одного из агентов Берте.

— Если я правильно вас понимаю, как только Дюваль узнал о преступлении, он сразу же вернулся, чтобы срочно собрать своих товарищей и сообщить им об этом?

— Совершенно верно.

— А как же могла не видеть консьержка, когда он входил И выходил из дома? В этот ранний час в дом обычно никто не входит и не выходит из него, не так ли?

— Я заставил проговориться консьержку ещё в первый день: она не только никого не видела, но и сказала, что была удивлена, что друг Андре Серваля, который обычно приходил к нему каждый день, — она имела в виду Дюваля, имени которого не знала — ещё не появлялся этим утром. Добрая женщина нашла это очень «подозрительным», в то время как всё совершенно просто объясняется: Дюваль всегда приходил за распоряжениями Андре Серваля, которые он затем передавал своим товарищам, к десяти часам утра… Но, в виде исключения, в тот день, когда Андре Серваль решил собрать семерых прямых своих сотрудников, намереваясь объявить им о своём решении перейти наконец к стадии строительства, Дюваль должен был прийти раньше всех, чтобы серьёзно всё обсудить со своим шефом. Поэтому он и пришёл в семь часов утра. Несколькими мгновениями позже он вышел, потрясённый, из дома. Консьержка, всё ещё в своей запертой каморке, ничего не видела.