Храни тебя бог, Ланселот!

Те, кто не видел его, но хотел уверить людей, будто видел, рассказывали повсеместно, что Дракон — чудище о семи головах, что он изрыгает пламя и питается человечиной, ростом же достигает небес, ну и прочую чепуху. Те, кто только слышал эти наивные сказки, ужасались и содрогались и добавляли небылицы еще от себя. На самом же деле Дракон почти таков же, как человек, и тому, кто смотрит на него издали, нетрудно и ошибиться. Телесным своим обличьем отличается он от нас всего лишь несколькими, но, впрочем, существенными чертами. Все тело его и лицо покрыты защитной чешуей, и не видны сквозь нее ни радость, ни горе, ни гнев и ни страх. Век у него нет, глаза желтые и неподвижные. Холодные, как у змеи. Силою он намного превосходит обычного человека, но Ланселот — а может, и сэр Галахад — в рукопашной ему бы не уступил. Руки у него четырехпалы, но на этом, пожалуй, его внешние отличия и пугающие признаки кончаются. Ужасная сущность, нечеловечность — драконность его — сокрыта в его душе и помыслах. Его сжигает безумная жажда власти, и власть эту обманом и насилием он себе добывает — добывал, если говорить точнее. Обычно драконы надолго сохраняют захваченную таким образом власть, так как им попросту неведомы чувства благодарности, доверия и великодушия. Сущность их жажды власти в любви к свободе, коя означает, однако, любовь к собственной только свободе, и — такова уж природа их — они не делят, не способны разделить ее ни с кем. Напротив! Как и положено умным мерзавцам, они лишают своих подданных их собственного «я» независимо от возлагаемых на них ролей и, заглушая определенные естественные свойства, уродуют их, превращают, не телом, правда, но духом, в скотов. Их власть и царства их — там, где еще сохранились их царства, — покоятся на двух устоях, двух чувствах: ненависти и трусости. Эти чувства они насаждают и усердно пестуют. Их рабы — ибо приверженцев у них попросту нет — ненавидят господ своих и друг друга, боятся драконов и исчадий их. Дракон же только посмеивается в кулак.

Я задерживаюсь на этом, временно прервав скорее бурную, нежели многословную историю Ланселота, потому что хотя Ланселот и правда победил и уничтожил Дракона — найдя его, с ним сразившись, на беду и ему, и себе, — но Дракон-то был не единственный представитель этого дьявольского племени. Мне ведомы их имена, ведомо, где живут они и властвуют, эти драконы. Да только не мое уже дело изничтожать их: тот, в кого обратился я с годами, радостно и без колебаний присоединился бы к новой борьбе, да только, чтобы начать такую борьбу, всегда необходим Ланселот!

Итак, вновь обратясь к описанию Дракона или драконов, знакомя с природой их власти, напомню, что, как я уже говорил, они подолгу восседают на захваченном троне. По двум причинам. А именно: в каждом отдельном случае они ссылаются на ту или иную могучую мысль либо на какого-то могучего предка и уверяют, что никто, кроме них, не сбережет мысль, память предка сего достойно. И можно было бы в единый миг переступить через подлую эту глупость, растоптать ее, если бы…

Их великое множество, этих «если бы». Распознает же их только тот, кому ведома прекрасная, единственно достойная человека, священная форма ненависти, кто требует свободу, не вступая в торг, кто смеется над властью денег и звонкого металла, порабощающую столь многих, и в свободе других видит гарантию собственной свободы; кто трепещет не смерти вообще, но смерти недостойной, кто не мыслит жизни без борьбы за справедливость, вне ее, кто одного лишь боится: помимо сознания и воли совершить какую-то подлость либо помочь ее свершению; кто в душе своей столь же не испорчен, храбр и весел, как тот муж, кого ныне мы называем Ланселотом. И еще нечто, быть может, самое важное — в одно и то же время ужасающе трагическое, но и возвышающее: лишь тому суждено встретиться с Драконом, лишь тот может распознать его, с ним сразиться — и победить, — кто знает, что мужи, первыми поднявшие меч свой против Дракона, почти всегда погибают.

А теперь и довольно о природе Дракона и о том, кто такой Ланселот!