Хранилище

Витька Потапов, объявленный кадрами неполноценным из-за репрессированного деда, все-таки сумел побороть обиду. Год он отработал слесарем на «Сибэлектромоторе», после смены посещал лекции на вечернем отделении МФТУ. Потом перешел на дневное, уехал в Москву. Встретились мы с ним в НИИ на Урале, он разрабатывал пусковой механизм, в подчинении у него было пять майоров и две дюжины солдат. Через год он погиб на испытаниях — ни орденов, ни памятника, ни газетного некролога…

11

Спать мне пришлось недолго — меня разбудил Сашок: пора! Я умылся, позавтракал, и мы с Сашком, нагрузившись, как обычно термосами с провизией, двинулись в Хранилище. Шел снег, было тепло. И подозрительно тихо. Оказывается, как сказал Сашок, лейтенант с утренним бронетранспортером уехал в гарнизон — зачем, никто не знает. Впрочем, у него ведь там жена, телефонистка на почте. Личный состав под присмотром сержанта изучал оружие.

К вечеру мы добрались до середины Хранилища. Конец его был все так же еле видим в сумеречном свете дежурного освещения — казалось, что Хранилище вытягивается по мере нашего продвижения вперед.

День выдался трудный, какой-то муторный, сказывались и потепление и бессонная моя ночь — я первый выкинул белый флаг. Собрав котомки, мы направились к выходу.

Дверь, к нашему удивлению, оказалась закрытой. Мы присели на доски у электрического шкафа. Сашок боязливо поглядывал по сторонам, всматривался в темные углы. Я сидел, откинув к холодной стене пылающую голову. Пульс то ускорялся до пулеметных очередей, то замедлялся до ленивого пугающего своей неспешностью буханья.

Прошел час. То Сашок, то я, по очереди подходили к воротам, и, послушав, не идет ли кто снаружи, принимались колотить руками и ногами. Глухой грохот откатывался вглубь Хранилища и гас там, поглощенный бесконечными углами и поворотами. По моим часам шел уже второй час ночи, а лейтенанта все не было. От ворот сильно несло холодом. Я стал уговаривать Сашка пойти в центральную зону, там потеплее, может быть, удастся подремать. Сашок отказывался.

— Смотри как несет, — сказал я. — Замерзнем.

— Не, — упрямо твердил Сашок. — Не пойду.

— Чего уперся, чудак. Я простыл и ты хочешь?

— Не. Идите, а я здесь.

Одному? Туда? Я посмотрел в сумрачную даль и мне стало не по себе.

— Тогда давай-ка сообразим ночлег, — сказал я, подымаясь.

Вдвоем, разобрав брусья и доски, мы соорудили нечто вроде настила, часть досок положили вдоль стены — все же не голый бетон.

Опустив наушники шапки, подняв воротник, я улегся на низкий этот топчан. Сашок лег рядом, спиной к спине. Едва я закрыл глаза, как тотчас пошел раскручиваться один и тот же гнетущий фильм: стеллажи, ящики, рулетка, щели, следы на пыльном полу, крысы… И вот уже стеллажи до самого неба, ящики свисают острыми углами, бесконечно разматывается рулетка, конец ее теряется где-то в страшной глубине — там, где земля, где люди, а тут все качается, ящики скользят, дергаются туда-сюда, сталкиваются, раскалываются, из них лезут крысы. И так делается страшно, вот-вот произойдет что-то непоправимое, ужасное…

— О! — дернулся вдруг Сашок. — Глянь!

Я привстал, повернулся. В углу, куда показывал Сашок, и вправду что-то шевелилось, какая-то шла там возня.

— Да плюнь ты, спи, — сказал я.

— О! — воскликнул Сашок, — Глянь, глянь!

Из угла, почти от самых ворот заскользила по полу вдоль стены прерывистая полоса — словно связанные друг с другом серые сардельки. Они текли вглубь Хранилища, огибая бетонные башмаки колонн, тыкаясь из стороны в сторону тупым своим концом и устремляясь все дальше и дальше. Сашок приник ко мне, подтянул ноги. Они текли четверть часа, а может быть, час — оцепенев, я следил за шествием, не в силах думать ни о чем, кроме них. Да, это были крысы.

Мы так и не смогли уснуть. Сашок вздрагивал при малейшем шорохе, всю ночь просидел как в дозоре, не спуская глаз с черного угла.

Задолго до рассвета мы услышали размеренные звуки — скрежет лопат и шарканье метел. Звуки приближались по главной дороге, значит, солдаты двигались в сторону Хранилища. Сашок поднял на меня умоляющий взгляд.

— Не могу больше, — просипел он. — За ради бога прошу, отпустите снег чистить. Не могу я тут…

— Немного осталось, — сказал я. — Потерпи, Сашок. Опять лейтенанту в ножки кланяться…

Сашок понуро покачал головой.

— Ради бога, прошу…

Голос его подсел, он отвернулся, спрятав заблестевшие глаза.

— Ну, ладно, — согласился я. — Жалко, так хорошо сработались, но что поделаешь, придется просить замену.

Солдаты дошли почти до ворот, когда у входа заскрипел снег, загремел замок. Дверь распахнулась, вошел сержант — шапка набекрень, рыжие вихры упругой волной над левым глазом. Скинул с плеча бачок, грохнул пустым ведром.

— Эй! Слижиков!

Слижиков вскочил, легкой припрыжкой кинулся к сержанту.

— Передай инженеру, ты и он, оба арестованы, — донеслось до меня.

— Эй! — закричал я. — Сержант!

Но сержант уже вышел и закрыл дверь. Слижиков рванулся за ним, заколотил кулаками по стальному полотну двери.

— Сержант! Сержант! Послушай! Товарищ сержант!

Я подбежал к двери.