Храните вашу безмятежность

— Обещаю, — хихикнула я. — А также обещаю научить тебя плавать при первой возможности. Кстати, она появилась. Раздевайся.

— И не подумаю.

— При Карло ты так не ломаешься, — я уже распускала шнуровку ее платья. — Давай, Панеттоне, не робей.

Спрыгнула первой. Я оттолкнулась ногами от илистого дна и, вынырнув, помахала подруге:

— Иди сюда.

Она осталась в сорочке. Поправив подол, села на край парапета, свесив ножки.

— Холодная и грязная?

— И то и другое, — подтвердила я и сдернула Мауру за щиколотку. — Не трепыхайся. Первое правило — расслабление рук и ног, голову тоже расслабь. Да, вода немного зальет уши, но вглубь не попадет. Не бойся, ну.

Придержав подругу за поясницу, я заставила ее распластаться на поверхности, раскинув в стороны руки и ноги.

— Сейчас, — предупредила я, — отпущу, попытайся сохранить эту позу. Как только пойдешь на дно, я успею тебя подхватить, не бойся.

Она послушно лежала, сначала зажмурившись. А потом распахнула глаза и посмотрела в голубое небо.

— Это похоже на полет.

— Птицы не летают спиной вниз. Продолжим?

Панеттоне была послушной ученицей, она не боялась, абсолютно мне доверяя, и довольно скоро смогла сама держаться на поверхности и преодолела первые самостоятельные футы до порогового бортика.

— Забирайся наверх, — предложила я ей. — На первый раз тебе хватит.

— Подогрею воду для ванны, от этой грязи придется отмываться.

Маура подтянулась на руках, перебросила колено, но мне пришлось ее подтолкнуть, чтоб подъем завершился.

— Четверть часа, Филомена.

Я прикинула расстояние.

— Десять минут.

Дно улицы было однообразным. Но все равно гораздо интереснее привычных ступенек. Времени я не засекала, но вряд ли у меня ушло больше восьми минут, чтобы пересечь ее из конца в конец. Я помахала Мауре, выпрыгнув по-дельфиньи, и погребла по второму кругу. Его я чуть удлинила, выскочив в более широкий транспортный канал. Там сновали гондолы, так что пришлось ретироваться и при третьем круге быть осторожнее.

— Ванна готова, — сообщила Панеттоне, голова которой была обернута банным полотенцем.

— Еще пару раз.

— Не устала?

— Разве можно устать от плавания?

Через час я сидела на кухне с таким же, как у Панеттоне, тюрбаном на голове, пила горячий сладкий отвар с хрустящим печеньицем и чувствовала, как приятно ноют натруженные мышцы.

— Значит, экзамен уже завтра?

— Да. — Маура вздохнула. — Мне так жаль, что все заканчивается.

— А мне — что я украла наше время нелепой лихорадкой.

— Как будто ты властна над болезнью.

— Не прояви я слабости, не жалей себя, а отправься сразу в школу…

— Какие пустые сожаления! Хватит рассиживаться, нам нужно заниматься.

— В последний день? — Я сдернула с волос полотенце и запустила его под потолок. — Надо пошалить напоследок.

Рассудительная Панеттоне уточнила, что именно я подразумеваю под шалостями.

— Мы пойдем гулять. В Аквадорате вечный праздник, и нынче мы откусим от него свой кусочек. Ах, милая, как там весело, какие там нарядные люди, громкая музыка, ловкие циркачи! Я покажу тебе чернокожего синьора, который глотает вот такенную, — я показала руками размер, — шпагу и вытягивает ее изо рта без малейших усилий, а другой мавр плюется огнем.

— Я видела такое представление на балу. Если бы меня удосужились спросить, я бы предпочла отправиться посмотреть на путтана.

— Оливия! Точно. Мы можем посетить ее «Райское местечко» на Рива дельи Скьявони.

— Карло нас не отпустит.

— Мы ему не жена! То есть ты и пока, — поправилась я быстро. — И к тому же Такколо нужно выспаться перед экзаменом. Давай оставим ему записку, чтобы не волновался, и уйдем потихоньку еще до того, как он вернется домой.

— Пиши ты, — велела Маура. — И наври, что мы идем гулять под присмотром князя Мадичи, Карлитто ему доверяет.

Я побежала в кабинет за пером и бумагой. Панеттоне тщательно обернула кастрюлю с ужином, чтобы она не остыла.

Оделись мы быстро и опомнились только на пороге. Гондолы у нас не было.

— Где твои служанки, когда они так нужны? — сварливо спросила я, поправляя потертую маску Арлекина.

— А где гондола твоего чудовищного князя?

— Гондола ему требовалась только для ночных серенад, и кое-кто, на кого мы не будем указывать пальцами, — я ткнула пальцем в пышную грудь Мауры, — запретил ему мне петь.

— Как приятно, когда твои женщины ждут твоего возвращения на пороге, — сообщил Карло Маламоко, орудуя веслом.

— Такколо!

— Карлитто!

Воскликнули мы одновременно, но дальше я успела первая:

— Это все она придумала!

— Нет, она. Милый, мне не пришло бы в голову тебя обмануть…

— Договоримся так, — строго проговорил Маламоко, закрепляя конец в швартовом кольце. — Сначала вы меня кормите, а потом я решаю, кого из вас и в каком порядке прощать.

Мои бормотания о том, что в вымаливаниии прощения у некоей пышногрудой блондинки есть передо мной преимущества, обращены были к небесам. Маура уже хлопотала, накрывая на стол, а непреклонный Карло выражал непреклонность раздраженным передвиганием мебели наверху. Он поднялся переодеться.