Храните вашу безмятежность

Горничные наносили на мою голову ароматную пузырящуюся мазь.

— Тебе нравится Филомен? — спросила я Мауру, сидящую у бортика на низкой скамеечке.

— Что? — удивилась она. — Что заставило тебя так подумать?

— Брат уверен, что ты с ним заигрываешь.

— Неужели?

Глаз я не открывала, мне хватало фальши в ее голосе.

— Он интересовался у меня, свободно ли сердце доны да Риальто.

— И что ты ответила?

— Что Маура предпочитает худощавых брюнетов и что ему следует адресовать этот вопрос лично ей.

Ангела попросила меня сесть, чтобы ополоснуть волосы, и разговор ненадолго прервался. Констанс прошлась по коже жесткой мочалкой, мои волосы обернули горячим полотенцем.

— Отдыхайте, дона догаресса, — сказала горничная. — Через четверть часа мы поможем вам подняться.

Дверь ванной комнаты закрылась. Мы с Маурой остались наедине.

— Филомена, — подруга говорила негромко и будто через силу, — мне нужно признаться тебе…

Она запнулась, махнула рукой и, решившись, продолжила уверенно:

— Мой отец желает получить один из островов, принадлежащих Саламандер-Арденте. Не перебивай. Я закончу, а потом ты решишь, простить меня или… или прогнать от себя навеки. Эдуардо…

И сдобная булочка Панеттоне рассказала мне все. Как оказалась в «Нобиле-колледже-рагацце», чтоб подружиться со мной, как подучила Эдуардо, что и как говорить, чтоб вызвать во мне нежные чувства, как сокрушалась, когда наследник да Риальто повел себя недостойно, и сокрушалась вовсе не его поведением, а тем, что моя любовь от этого умирала.

— Это была трусость, Филомена. Трусость и подлость. Я знала, что, когда с крючка соскользнешь ты, следующей приманкой отец изберет единственную дочь. Даже когда ты вышла за Чезаре, я надеялась, что после развода Эдуардо… Он ведь не злодей, просто слабовольный и подверженный…

Маура всхлипывала, размазывала по щечкам слезы.

— Теперь я должна… капитан Саламандер-Арденте… Нет, ты не подумай, он симпатичный синьор, недаром Бьянка пускает на него слюни…

— Маркизета Сальваторе? — перебила я стенания. — Ей нравится Филомен?

— А что тебя удивляет?

— Она с моим братом из разных вселенных.

— Между прочим, — Панеттоне недовольно шмыгнула носом, — я признаюсь тебе в страшных преступлениях, а тебе интересна какая-то Бьянка?

— Я думала, признания закончились.

— И?

— Что и? Ты призналась, я приняла к сведению. Значит, Сальваторе стала такой милой ко мне, потому что…

Расхохотавшись, я хлопнула ладонью по воде, подняв брызги.

— Мне уйти?

— Что? — Я поправила сползшее на глаза полотенце и посмотрела на Мауру. — Зачем?

— Я предательница.

— Если бы ты продолжала скрываться, — скопировала я назидательный тон сестры Аннунциаты, нашей директрисы, — тогда, пожалуй, нашей дружбе пришел бы конец. Но ты призналась. К тому же, милая Панеттоне, мне понятно, что сейчас ты попираешь дочернее смирение, приняв мою сторону. Это дорогого стоит.

— Я грешница.

— Ты хороший человек и хорошая подруга.

— Карла тоже так говорила, — вздохнула Маура.

— Она знала?

— Конечно. Не представляю, что вообще может укрыться от доны Маламоко.

— Эх, будь с нами наша Галка, мы провернули бы нынче такое представление! Кстати, что ты подготовила? Как предполагалось заставить моего рыжего оболтуса просить твоей руки?

— Ничего я не делала. Все, что от меня требовалось, — прибыть на остров в составе свиты его серенити. Думаю, батюшка уже расставил все силки и загонщики ожидают сигнала в засаде.

— Эх, будь с нами Карла… Знаешь, а ведь она предупреждала меня об Эдуардо почти с самого начала. Видимо, синьорина Маламоко составила о нем представление по твоим рассказам. Она ему не доверяла. Конечно, парень, бросивший в воду не умеющую плавать сестренку…

Маура схватила мое запястье:

— О чем ты?

— Карла сказала, что на острове Мурано с причала тебя столкнул именно Эдуардо. Тебя это удивляет? — Мою скользкую руку подруга не удержала, я опять подняла фонтан брызг. — Панеттоне, что случилось?

Синьорина да Риальто распахнула дверь в спальню, исчезла за ней. До меня донесся звук передвигаемой мебели, скрип. Не выдержав, я выбралась из ванны и пошлепала за Маурой, оставляя мокрые следы на плиточном полу и затем на паркете.

— Понимаешь ли, Филомена, — сказала Панеттоне, стоя на коленях перед открытым сундуком синьорины Маламоко, — о том, что в воду меня бросил именно Эдуардо, я никому не рассказывала, никогда, даже батюшке. Братец так страшился наказания, что буквально вымолил мое молчание. Поэтому мы придумали ватагу островных сорванцов, которых и обвинили в несчастье. Правду знали лишь мы с Эдуардо.

Я опустилась рядом с подругой, помогая ей вытаскивать из сундука глянцевые маски Ньяга, плащи, ножны, кинжалы, тубусы с какими-то бумагами, стопки писем.

— Ты хочешь сказать, — примерив кошачью маску, я ощутила едва заметный аромат сандала, так пахла Карла, — наша Таккола тоже там присутствовала?

— Именно! Только, вот незадача, никаких девчонок я что-то не припомню.

Под руку попался кожаный несессер, я раскрыла его.

— Кракен меня раздери!

Внутри лежал бритвенный прибор: помазок, складное лезвие, брусок мыльного камня и чашечка для взбивания пены.

— Святые небеса!