Хранитель

Наступило время тихого часа. Пациентам открыли палаты, и большинство с удовольствием легли на кровати. Ручкин сидел на первом посту и с тоской смотрел на пустой коридор. Он всё ждал, когда Иван в очередной раз выйдет в туалет. Идти напрямую в палату не хотелось, так как их разговор могла услышать медсестра, у которой возникнет тут же куча вопросов. Но если совсем будет безвыходная ситуация, так придётся и поступить. С самого начала у Петра Алексеевича было одно логическое объяснение, до конца оно не подтвердилось, но подвижки были. Торопить события тут было нельзя, дабы не расстроить тонкую психическую организацию Ивана. То, что он больной, Ручкин был почти уверен. Оставалось лишь подтвердить всю свою теорию доказательствами, а уже потом думать, что со всем этим делать. Ну, ничего, времени до следующего утра ещё было предостаточно. А тут в отделении был свой целый мир, со своими законами и порядками. Например, были свои авторитеты и свои старожилы. Журналист с удивлением узнал, что некоторые здесь находятся годами. Это те, кто были признаны по суду недееспособными, от которых отказались родственники. Один из них, Кроликов, живёт тут уже двадцать лет, получает пенсию, и для него это отделение — дом родной, другого мира он уже и не помнит, да и не хочет знать. Есть, конечно же, и те, кто попадает сюда однократно и больше никогда не возвращается. Целый мир, о котором девяносто девять процентов жителей страны даже и не подозревает. Ну и не надо, наверное, им знать. У каждого своя жизнь и у каждого свой собственный мир, в котором он король, и только от него зависит, как будет развиваться его государство. У кого-то мир страшный, похожий на фильм ужасов, а у кого-то прекрасный, как восход солнца. У кого-то весь мир в одной квартире, а кому-то и планеты мало. Но каждый из них имеет право на жизнь, и каждый из них надо уважать. У Петра Алексеевича было одно любимое занятие: он любил заглядывать в чужие миры.

Размышления журналиста прервал подошедший мужчина. Был он правильного телосложения, одетый в байковую рубашку и спортивные штаны. Глаза его с любопытством смотрели на Ручкина, нос его был небольшой и острый, а лицо выглядело интеллигентным. На голове у него были редкие единицы седых волос.

— Разрешите представиться: Яков Михайлович Планер, — произнёс он. — А вы наш новый медбрат?

— Да, — ответил Ручкин.

— Позвольте полюбопытствовать, как вас зовут?

— Пётр Алексеевич.

— Очень приятно, Пётр Алексеевич, — прошамкал не полным ртом зубов душевнобольной. — Надолго к нам? Или как получится?

— Как получится.

— Я понимаю, с нами нелегко, — произнёс Планер, облокотившись на стойку. — Я за пять лет, что тут нахожусь, столько сотрудников перевидал, жуть. Кто-то задерживается надолго, а кто-то, как вы, как получится.

Было видно, что пациент очень хочет поговорить. Не каждый день тут появляются новые лица, а со старыми все темы давно избиты.

— Вы тут пять лет находитесь? — решил поддержать разговор Ручкин.

— Где-то около того, — ответил Яков Михайлович, — конечно с редкими перерывами на воле. У меня же свой маленький домик в деревне и кот Васька. Умный жутко. А вот родственники меня визитами не балуют, боятся меня. А я что: чувствую, что мне плохо становится, так сразу еду в больницу ложиться на лечение. Вот сейчас курс пройду и снова к себе в деревню. Интересно, как там Васька мой? Наверное, замёрз и кушать хочет. Снегу-то в этом году ого-го сколько намело. Но ничего, он дождётся, не впервой. Вы сегодня до вечера с нами или до утра?

— До утра.

— Это хорошо. Сегодня вечером смена хорошая будет. Лариса Геннадьевна, медсестра, которая вечером придёт, женщина хорошая, хоть и импульсивная. Главное, что с душой. А ведь душа, она не у каждого есть, Пётр Алексеевич. Иной раз смотришь, солидный человек, умный, хорошо одетый, а на поверку так пустой оказывается. А что человек без души? Так, набор мяса и костей. И полведра крови. А вы, Пётр Алексеевич, с душой, я это сразу приметил.

— Спасибо, — сдержанно ответил журналист, опасаясь, что разговор перейдёт в опасную плоскость.

— Я, кстати, в молодости хорошим музыкантом был, — продолжил беседу Яков Михайлович. — Да, выступал в ресторанах, песни пел, на гитаре играл. Наливали, конечно, так потихоньку и пристрастился к зелёному змию. А потом что-то пошло не так. Голоса начал слышать. Поначалу не придавал этому значения, а потом дальше — хуже. Вот Василий Иванович, он голова, хороший врач. Выхожу всегда отсюда как новенький. И с алкоголем завязал, десять лет уже как ни-ни. А на гитаре до сих пор играю. Пальцы, правда, уже не те, но всё равно кое-что ещё могу. Вы, кстати, приходите ко мне на концерт.

— Когда?

— Да сегодня вечером. Василий Иванович всегда разрешает мне с гитарой приходить. Правда, лежит она в сестринской. Лариса Геннадьевна, добрая душа, в свою смену всегда даёт мне минут двадцать побренчать. Так что жду вас. Придёте? — с надеждой в голосе спросил Планер, наклонившись к Ручкину.

— Приду.

— Яков, это что такое? Почему не в палате? — раздался голос Галины.