Хранитель древностей

- Но должна же быть причина! Не знаете? - Михаил Степанович не спускал с меня ясных, чуть насмешливых глаз. - Потому что доверяю я вам, вот почему. По-видимому, вся эта история с удавом - хитро задуманная диверсия.

Он снова улыбнулся, и это была какая-то особая улыбка - тонкая, загадочная, чуть высокомерная. И сам он как-то сразу и мгновенно изменился. Из радушного, веселого хозяина дома вдруг незримо превратился в почти официальное лицо. Не говорил уже, а приступал к допросу. Но голос его был по-прежнему тих, и смотрел он на меня, тонко улыбаясь. А у меня уже голова шла кругом.

- Слушайте, но зачем и кому все это нужно? - воскликнул я.

- Зачем шпионам нужно шпионить? - спросил он, тщательно подчеркивая свое удивление. - Ну, наверно, просто потому, что они шпионы. Другой причины нет. - И он спрятал оба конверта в портфель.

- Но если Потапов шпион, почему вы его не арестуете? - спросил я.

- Есть основания, - сказал он ласково. - Почему шпиона далеко не всегда берут сразу? Во всяком случае мы хотим вас предупредить. - Он встал. - К Потапову не заходить! Если же встретите в горах, то держитесь с ним по-прежнему, но сразу же известите нас. Вот сюда придете! А теперь пошли обедать!

Домой я шел в обход, косогорами.

Уже наступило утро - холодноватое, ясное, с высоким небом и прозрачной далью. С вершины прилавков можно было охватить глазом верст десять. И впервые я увидел в это утро ту синеву, которой всегда в этих местах означается осень. Сизыми были склоны гор, поросшие лесом: сиреневыми - камни и глинистые обнажения оврагов; совсем синими - низ снежных шапок и заросли терновника. Чем дальше, тем этот цвет крепчал, наливался и где-то вверху переходил в фиолетовый и просто темный - летом его скрывала зелень, а осенью, когда все обнажалось, он становился основным фоном гор и сливался с небом. На этом фоне мерцали красные, оранжевые, золотые, светло-зеленые пятна. Стоило прищурить глаза - и предметы исчезали, а вся долина представлялась огромной мозаикой или панно из разноцветных камешков. Ночью прошел дождик, и пахло землей, мокрым щебнем и листьями.

Я шел по высокой росистой траве, нес узелок, и колени у меня уже были мокрые, а башмаки хлюпали. Но я думал только о бригадире Потапове. Теперь мне многое представлялось в ином виде: прежде всего то, что он сильно переменился, таскается по целым дням в горах и перестал обращать внимание на колхозные дела. Вилы же и топор после сегодняшнего разговора приобрели в моих глазах совершенно особое значение. Хотя к чему они - я все-таки объяснить не мог. Непонятно казалось и все остальное: эта ночная встреча с Софой, шоссейная дорожка в гору, здание на горе, разговор в комнате с видом на заколоченный забор, неведомые и непонятные мне люди. Во всем этом было что-то и от настоящей тайны, и от чего-то совсем иного, раздутого, надуманного и несерьезного. Но ложь об удаве! Но статья в немецкой газете! Но письмо германского консула! Ведь все это действительно печаталось, писалось, существовало.

Я шел, думал... И вот уже стали видны наши палатки и даже потянуло речной свежестью. Вдруг кто-то сзади осторожно дотронулся до моего плеча. Я обернулся. Незнакомая девушка в красном платке стояла передо мной. На ней была блузка защитного цвета, узкая юбка и тапочки на босу ногу.

- Здравствуйте, - сказала девушка.

- Здравствуйте, - ответил я, с некоторым даже страхом оглядывая ее небольшую статную фигуру.

- Вы меня не знаете? - спросила она. Голос у нее был глубокий, грудной.

- Нет, - сказал я. - Но что-то как будто...

- Я племянница бригадира Потапова, - объяснила она.

- А-а, - засмеялся я. - Помню, помню. Это вы, вместо того чтобы работать, хохочете? Она засмеялась.

- Ну вот, вспомнили. А меня за вами прислал дядя, - сказала она, - вы ему очень нужны.

- Бригадир Потапов? - воскликнул я. - Пойдемте, пойдемте.

И, честное слово, сразу отлетели все раздумья, предположения и вопросы. Так все это не вязалось с ясным, солнечным утром, с открытым круглым лицом этой девушки, с беззаботностью тона, тем, что на груди ее был комсомольский значок, а на голове красная косынка. (Так в те годы на плакатах изображался комсомол.)

Я повернул было на дорогу, но она меня остановила.

- Не домой, - сказала она, - он вас в щель просит.

- А почему в щель? - снова насторожился я.

- Да тут близко, - успокоила она меня. Знал я, что это близко. Я был даже несколько раз в этой щели. Боже мой, до чего там было сыро и темно! Огромные желтые камни цвета ржавой воды, каменистые пещеры по склонам. Большие желтые, оранжевые, белые глыбы, продолговатые, как лошадиные черепа. Вот-вот и сам дракон пожалует из пещеры. И особенно тоскливо было глядеть на нависшие и набрякшие груды песка (они, кажется, могли ухнуть каждую секунду), на кустики осины с горькими зелеными побегами, на крошечные чахоточные березки. "Что ж там потребовалось Потапову?" - подумал я и вспомнил о тайнике.

Девушка шла впереди, перескакивая с камня на камень, нащупывая ногой невидимые мне тропинки и уступы. И было видно, что в этих местах она как дома.