Хранитель древностей

Я в недоумении посмотрел на него. Это мне еще в голову не приходило.

- Да ведь их несколько, таких песен, - улыбнулся он. - Вон про козлика есть, так та еще страшнее.

- Это что: "Жил-был у бабушки серенький козлик? - спросил я. - Вот как, вот как, серенький козлик?"

- Нет, нет, это не та, - ответил он. - Тут вот что...

Он подумал и запел: голос у него был тихий, приглушенный, пожалуй, даже сиплый, но пел он хорошо, и мне сделалось страшновато. Ночь, тишина, все спят, и только в этой комнате какой-то недобрый, колючий старик поет за стеной...

Сложил эту песню, безусловно, гений. Никаких наших штучек он не знал, никакими художественными средствами не пользовался и все-таки сумел достичь поистине страшной выразительности. Страшное заключалось в самой монотонности этой песни, в гипнотизирующих повторах ее (ведь она, черт ее побери, колыбельная), которые каждый раз звучат по иному, но все страшнее и страшнее. И есть в этой песенке еще какой-то пафос пустоты: вот лес, горы, поля, непроглядная тьма, и из этой тьмы раздаются разные звериные голоса. С первых же строк чувствуется, как холодно, страшно этому серому козлику блуждать по лесам и долам. Сейчас мне очень трудно точно вспомнить, что же именно пропел старик. Ведь это народная песенка, и поэтому всюду она поется по-разному. Но вот примерно, что я услышал:

Ох ты зверь, ты зверина,

Ты скажи свое имя...

Ты не смерть ли моя?

Ты не съешь ли меня?

Это обычным дребезжащим голоском заблудившегося козлика ("козлетоном"). И из непроглядной тьмы (только, как свечи, горят звериные глаза) отвечает сиплый волчий голос:

По лесам я брожу,

Каждой костью дрожу,

Мне в обед сотня лет,

А покоя все нет.

Тут голос волка прерывается, на секунду он как бы забывает обо всем, кроме своей волчей доли, и тоскливо повторяет:

Все нет, нет и нет.

А затем волчий голос взлетает, как топор, и бьет уж наотмашь:

Да, я смерть твоя!

Да, я съем тебя!

- И остались от козлика рожки да ножки, - сказал Родионов своим обычным голосом и пощупал рукой чайник.

- Сейчас, сейчас поставлю, - сказал я.

- Вот такая-то песня, - вздохнул Родионов, и по его голосу я понял, что он все еще находится под свирепым обаянием этой колыбельной.

Я отошел, поставил чайник и вернулся.

- А вот Потапов, - сказал я, - сегодня свою смерть за собой в мешке таскал.

И только я сказал это, как Потапов (он до сих пор лежал совершенно неподвижно) поднялся и сел.

- Наша смерть в игле, - сказал он, - а игла в яйце, а яйцо в щуке, а щука в море. Вот так бабки нам сказывали. Здравствуйте, граждане! - Он зябко передернул плечами. - Замерз что-то. То ли устал, то ли опять начало трясти.

- А тебя что? Трясет? - быстро спросил Родионов.

- Ужас как, - ответил Потапов и доверчиво взглянул на Родионова. - Я ее, проклятую, в Галиции в шестнадцатом году захватил. Понимаешь, сырой воды выпил из колодца, и в тот же вечер меня и забрало. Уж трясло, трясло... Как солнце заходит, так я без памяти, рубашка как из ведра! Хины я этой проклятой пуды, ну, просто пуды съел! Оглох даже! Приехал домой, так родной шурин не узнал: "Нет, говорит, это не ты, это еще какой-то". Вот этим и спасся.

- Хорошее спасся! - удивился я.

- А вот видишь, жив, - улыбнулся он. - Э, да что с вами, молодыми, говорить. Там весь наш полк подорвался. Там, знаешь, какое дело было? Там очень ужасное дело было! Там целые дивизии в котлы шли... Там нас немец как хотел, так и бил. Дисциплины никакой, а шпионаж этот наскрозь, наскрозь! А это все Сухомлин производил. Он от Гришки Распутина за нас, говорят, сто миллионов золота получил. Вот он знает.

- Буровишь ты невесть что, - с досадой сказал Родионов. - При чем тут Сухомлин? Тут царизм...

- А Гришка кто? Не царизм? - быстро спросил Потапов.

- А Гришка - простой сибирский мужик, конокрад. Но только что гипнозу много имел, вот он Алису и того! А что в штабах происходило, он того знать не мог. Эх, вроде грамотный ты человек, газеты читаешь, а...

Я подошел к плитке, снял чайник, всыпал прямо в него горсть мелкого чая и стал разливать в пиалы.

В этих людях еще жило, продолжалось и волновалось прошлое, то, что для меня вообще не существовало.

- Пей вот! - сердито приказал Родионов. - Тебе сейчас обязательно нужно домой; приехать, сухой малины заварить с медом и чашек пять опрокинуть, а потом - в полушубок и пропотеть хорошенько. Проснешься здоровым! А так толку не будет. Если она точно пришла...

С минуту мы все молча пили.