Хранитель пчел из Алеппо

Я вспомнил Мустафу, когда он приезжал на пасеку из университета в костюме, с термосом кофе и рюкзаком, набитым книгами и бумагами. Он переодевался в защитную форму и присоединялся ко мне, макая палец в мед и пробуя – проверяя его консистенцию, аромат, вкус.

– Нури! – звал он. – Нури! Мне кажется, наши пчелы делают самый лучший в мире мед!

Позже, когда садилось солнце, мы оставляли пчел и ехали домой, пробираясь сквозь плотное городское движение. Сами ждал у окна с виноватым видом, Афра открывала нам дверь.

– Нури. Нури. Нури.

Я открыл глаза:

– Что такое?

Лицо Афры было совсем близко от моего.

– Ты плакал, – сказала она. – Я слышала, как ты плачешь.

Жена обеими ладонями смахнула мои слезы. Посмотрела мне в глаза, будто видела. В тот момент я тоже видел ее истинную – женщину, которую я потерял. Она была рядом, с душой открытой и чистой, словно солнечный свет. Тогда меня не страшило наше путешествие, предстоящая дорога. Но в следующую секунду глаза жены потемнели, словно погасли. Афра отстранилась от меня. Я не мог заставить ее вернуться, не мог вызволить из темноты или не дать ей исчезнуть. Стоило отпустить ее и ждать, когда она вернется сама.

Мы обогнули Маарет-Мисрин и вновь въехали на магистраль, миновали горы, затем долину между Харанбушем и Кафр-Наби и в итоге приблизились к Арманазу. Впереди горели прожектора турецкой границы, заливая лучами равнину, словно белое солнце.

Между Арманазом и границей течет река Аси, отделяющая Турцию от Сирии. Я знал, что нам предстоит переправа на другой берег. Водитель остановил пикап в темном месте под деревьями и повел нас по тропинке в лес. Афра вцепилась в мою руку, иногда спотыкалась и падала. Приходилось поднимать ее, придерживая за талию. Я сам ничего не видел в такой темноте. Среди ветвей и листвы что-то замелькало. Неподалеку я услышал голоса, и мы вышли из леса. На берегу реки стояло тридцать или сорок человек, они напоминали призраков. У кромки воды болтался большой чан – в таких посудинах обычно готовят кускус, – и к нему была привязана длинная веревка, чтобы люди на другой стороне реки могли тянуть его к себе. Какой-то мужчина подвел девочку к чану и помог ей залезть туда, но она рыдала, повиснув у провожатого на шее и не отпуская.

– Давай же садись, – сказал мужчина. – Отправляйся с этими хорошими людьми. Мы увидимся на другой стороне.

– Но почему ты не идешь со мной? – спросила она.

– Обещаю, мы увидимся на той стороне. Прошу, не плачь. Нас услышат.

Девочка не слушала его. Он затолкал ее внутрь и с силой ударил по лицу. От потрясения она отпрянула, прижав ладонь к щеке. На том берегу потянули за веревку, и чан поплыл прочь. Когда она скрылась из виду, мужчина рухнул на землю, будто лишился жизненных сил, и заплакал. Мне стало ясно, что они больше не увидятся. В этот момент я обернулся. Не стоило этого делать, но я отвернулся от толпы людей и посмотрел назад, в темноту. Там лежала страна, которую я покидал. И я увидел среди деревьев поляну и тропинку, по которой пришел сюда.

Глава 4

В гостевом доме новый постоялец. У него острые плечи и сутулая спина, а когда он, сгорбившись, сидит на стуле – кажется, что под футболкой крылья. Человек разговаривает с марокканцем; оба пытаются общаться на языке, который не слишком хорошо знают. Марокканцу по душе этот малый. Его зовут Диоманде, он приехал с Берега Слоновой Кости. Время от времени парень поглядывает в мою сторону, но я и виду не подаю.

Пчела все еще жива. Я нашел ее во дворе на том же цветке, где и оставил. Вновь переманил к себе на ладонь и принес в гостиную. Вот и сейчас пчела ползет по моей руке. Сижу, уставившись на стеклянные двери. Смотрю на отражение Диоманде и рябые тени деревьев позади.

– Я работал в Габоне, – говорит Диоманде. – Мне посоветовали ехать в Ливию, где много возможностей. Друг говорит, что там была война, но сейчас безопасно, и я решился поехать – поискать хорошую работу. Заплатил пятнадцать тысяч франков КФА[4], чтобы восемь дней плестись по пустыне, но меня поймали и бросили в тюрьму.

Парень говорит, опираясь локтями о колени. При каждом его движении лопатки вздымаются, а я жду, не распахнутся ли крылья. Он высок и долговяз и сидит так, словно свернулся в коробочку.

– Мы ехали три дня без еды, – говорит он, – было совсем немного хлеба и воды, а нужно делиться. Нас били, били все время. Даже не знаю, кто они такие, но тут им подавай двести тысяч франков КФА за мою свободу. Я позвонил родным, но денег не дождался.

Он меняет позу, обхватывая колени длинными смуглыми пальцами. Я отворачиваюсь от стеклянной двери и внимательно смотрю на парня – как выпирают костяшки на кулаках, как выпучены глаза. На нем ни грамма мяса. Словно птицы его исклевали. Он напоминает труп или разрушенный бомбой дом. Парень переводит взгляд на меня, потом устремляет его в потолок, уставившись на голую лампочку.

– И как же ты выбрался? – спрашивает марокканец, желая услышать продолжение истории.