Хранитель Реки

На звонок рекламист ответил сразу. Его уже начала доставать навязчивая забота Мильштейна, звонившего чуть ли не каждые два часа. «Совсем свихнулся старый, на почве нервной работы», – так или почти так оценил эмоции этого нетрусливого раньше человека Ефим Аркадьевич.

Но на последний вызов отреагировал честно, пришел к указанному перекрестку у единственной в городке бензозаправки и взгромоздился на переднее комфортабельное кресло «крузера».

– Тебе все может показаться несерьезным, – с места в карьер начал Мойша. – Ты даже можешь считать меня жертвой нервной работы.

На этом месте Ефим Аркадьевич вынужденно покраснел и смущенно опустил глаза вниз.

– Но я нюхом чую, – продолжил гнуть свое Мильштейн, – нюхом чую опасность. Эпизод не завершен.

– Вы же в Москве сказали: главная причина тревог устранена.

– Значит, я ошибался, – мягко, как ребенку, объяснил ему начальник службы безопасности «Четверки».

– Ну и чего нам теперь ждать? – резковато спросил профессор.

– Пока не ведаю, – задумчиво ответил бывший боец спецназа. – Для начала ты расскажешь мне подробно, очень подробно, все, что знаешь.

– Да ничего я не знаю! – вырвалось у Береславского.

Такое славное солнце шло к закату, такие еще чудесные картинки можно было отснять в этом городишке и его ближайших пределах! А тут сиди и обсуждай с дружественным киллером неведомые происки неведомых сил!

– О чем же ты мне, Ефим Аркадьевич, не пожелал рассказать по телефону? – задушевно поинтересовался Семен Евсеевич.

У Ефима Аркадьевича меж лопаток прошла холодная волна. Хорошо все-таки, что они с Мильштейном не враги.

– Ладно, расскажу, – наконец решился профессор: в конце концов, у Мильштейна такая профессия, что никому и ничего из услышанного он без нужды не передаст, а нужды такой Береславский в своей близкой к фантастической истории не видел.

– Девочку я встретил в Вяльме, деревня тут такая недалеко. Удивительная оказалась девочка.

– Взяла за сердце? – понимающе ухмыльнулся старый лис.

– Да нет, реальная девочка, не девица, – отчего-то разозлился профессор. – Лет пять, может, шесть.

– Хорошо, хорошо, – поощрил начавшего «колоться» собеседника Мойша. – Только давай по порядку. Ты зачем в эту Вяльму поехал?

– Там прячется Вадим Оглоблин с женой, бывший раб Велесова. Художник. Он ему шишкинские фуфелы рисовал, которые вам пытались втюхать.

– Про художника ты ничего раньше не говорил.

– Слушай, Семен, это уже пройденная история, тем более со счастливым концом. И работал Вадик под давлением, ты же понимаешь.

– Ладно, мне до твоего Вадика дела нет, – холодно улыбнулся Мойша. – Меня интересуют необычные истории, а эта обычная. Давай дальше.

– В общем, я нашел Вадика через его женщину, Лену Овалову и приехал в Вяльму убедить Оглоблина со мной сотрудничать. С фальшаками он так и так завязал. Я же намерен поднять его собственное имя.

– Понял. Давай ближе к тайнам. – Мильштейн умел сразу отделять важное от неважного, по мере, так сказать, поступления.

Но Береславский уже начал рассказывать, а каждое созданное им повествование – неважно, устное или письменное, рассказанное в домашнем кругу или посланное в престижное издательство, – должно было отвечать строгим представлениям автора о литературном качестве. Поэтому Мильштейну пришлось выслушать не только преамбулу, но и полноценное литературное описание всех предшествующих событий и мест действий. Семен Евсеевич, понимая, с кем имеет дело, сказителя не торопил.

– Короче, у Бакенщика этого, вяльминского, есть дочка, не похожая ни на маму, ни на папу.

«Это не странно», – подумал грустно Семен Евсеевич. Он сам тоже был совсем не похож ни на маму, ни на папу. Хотя чем старше становился, тем сильнее сомневался в том, что это хорошо и правильно.

– А еще эта девочка все знает.

– Как это все? – не понял Мойша.

– Ну, все, о чем ни спросишь. Если она хоть раз об этом читала или слышала – уже не забудет. В шахматы обыгрывает мастера спорта, знает иностранные языки и… – замолчал, подбирая слова, Ефим.

– Что? – Вот теперь Мильштейн заинтересовался.

– И при этом остается обычной мелкой девчонкой. Поскакать, попрыгать, в куклы поиграть. Я вон куклу ей купил в универмаге, здоровенную. Наверняка будет счастлива.

– Интересная история, – сказал Мойша, правой рукой потирая левую сторону груди.

– Что, сердце схватило? – напрягся Береславский.

– Обойдется, – сказал Семен, недовольный, что кто-то заметил его слабость. – А что ты знаешь про родителей девочки?

– Почти ничего. Они, я так понял, вообще скрытные люди. Может, боятся повышенного внимания к ребенку. Сам знаешь, попасть в руки врачей и ученых – тяжкий случай.

Мильштейн знал. Однажды, в буйные девяностые, ему даже пришлось больше месяца провести в Институте имени Сербского. Это было куда лучше, чем лет пятнадцать провести в еще более неприятных местах. Но удовольствия подобные воспоминания все равно не вызывали.

Он и сам не мог понять, что вызывало в нем такую настороженность. И город не казался ему, как Ефиму Аркадьевичу, веселым и открытым. И солнышко не радовало.