Хранитель света

Машина, как родного, приняла его в свое мягкое кожаное лоно. Паштет поерзал на сиденье, устраиваясь и привычно вдыхая исходивший от обивки салона тонкий, дразнящий аромат незнакомых духов. На зеркале заднего вида, как раз там, куда Паштет намеревался подвесить мужское достоинство Дениса Юрченко, болтался на веревочке веселый пластмассовый чертик. Дурацкий этот чертик Паштета раздражал, как и установленная здесь автоматическая коробка передач, но суеверие — штука тонкая: стоит только раз ему поддаться, и оно от тебя уже не отвяжется. Паштет даже вмятину на бампере не стал выправлять, хотя стоило это минутное дело сущие копейки, да и братва замучила расспросами, отчего да почему он, Паштет, мотается по всему городу на битой тачке. Так им все и расскажи! «Некогда», — коротко отвечал Паштет на такие вопросы; на самом же деле он боялся, что после ремонта машина раз и навсегда потеряет свои свойства. Какие свойства? Ну, эти… Как сказать-то? Волшебные, в общем.

Это было, конечно, смешно, Паштет и сам это прекрасно понимал. Но, с другой стороны, у каждого свой таракан в башке. Сашок Горелый, например, не расставался с пулей, которую добрый доктор Айболит однажды выковырял у него из черепа. Долли всю дорогу орал: «Хелло, Долли!», как какой-нибудь трахнутый какаду, Хохол постоянно что-то жрал, а он, Паштет, верил в мистическую связь между собой, новой машиной и Денисом Юрченко. Ну и что, и кому какое дело? Как там у Высоцкого было? «Кто верит в Магомета, кто в аллаха, кто в Иисуса, кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем…»

Двигатель, как обычно, завелся с полпинка. Паштет дал газ и, описав по стоянке стремительную дугу, пулей выскочил за ворота. Машина была хороша, она сама рвалась вперед, а руля слушалась так, что даже сменивший множество тачек Паштет всякий раз удивлялся: умеет немчура делать вещи!

До места он добрался за считанные минуты. Хохол уже сидел в кабаке — мало того что один, так еще и спиной к двери, боком к окну. Тоже, надо думать, неспроста: демонстрировал, толстая морда, пренебрежение к опасности. Паштет подошел к нему со спины, хлопнул по плечу и поздоровался. Хохол даже не вздрогнул. Пережогин удивился его самообладанию, а потом заметил на стене прямо напротив столика большое овальное зеркало и мысленно плюнул: опять купил за три копейки, старый лис!

— Как дела, браток? — бодро спросил он, усаживаясь за столик. Само собой вышло так, что сидеть ему предстояло лицом к окну, и он ничего не имел против такого расклада. Немного беспокоила дверь в кухню, оказавшаяся прямо у него за спиной, но Паштет решил не дергаться: все знали, куда он поехал, кроме разве что жены, и если что, Хохлу мало не покажется…

— Дела — как сажа бела, — ответил Хохол, пожимая протянутую Паштетом руку, и сразу же взял быка за рога: — Что-то здешние менты в последнее время нашего брата крепко не любят.

Паштет взял со стола меню, открыл его и удивленно приподнял брови.

— Какого брата? Нашего или вашего?

— Нашего, — повторил Хохол. — По национальному признаку.

— А! — воскликнул Паштет. — Ну, так это у них, наверное, кампания какая-нибудь. Поступило распоряжение, вот они землю носом и роют. Пороют и перестанут. Вышлют домой десяток твоих земляков и успокоятся. Ты-то чего икру мечешь? У тебя регистрация в порядке, тебя не тронут. Ты ж у нас не гастарбайтер какой-нибудь, а солидный бобер, бизнесмен!

Хохол нахмурил густые брови.

— Ты, Паша, шуточки свои для следаков с Петровки оставь, а мне шутить недосуг. Мы с тобой, Паша, не первый год знакомы. Не думал я, что ты станешь своих ребят ментам сдавать.

Паштет положил меню на стол, накрыл его ладонями и слегка подался вперед.

— Я своих не сдаю, понял? — сказал он. — Мои все на воле гуляют, а кто сел или в землю лег, так это не по моей вине, а потому что работа у нас такая. Каких это — своих? Если ты такой правильный, растолкуй мне, дураку, зачем твои быки на моей территории пасутся?

— Какие мои быки? — удивился Хохол.

— А о чем тогда базар? — в свою очередь удивился Паштет.

Хохол хрюкнул — в натуре как свинья, — и покрутил щекастой башкой с седыми висками.

— Интересный у нас с тобой, Паша, разговор получается, — сказал он. — По кругу, как на карусели…

— А я виноват? — сказал Паштет. — Думаешь, мне это надо? Думаешь, мне своего геморроя не хватает? У меня под боком, прямо на моей территории, целое стадо чужих быков, а я что, молчать должен? Ты учти, Хохол: для Москвы сотня, две, даже три сотни бойцов — капля в море. Плюнуть и растереть, понял?

Хохол налил ему вина.

— Выпей, Паша, остудись, — посоветовал он. — Воевать с тобой никто не собирается, что ты! Просто покрутился я возле Казакова, гляжу — кругом твои люди, и стало мне вдруг так тоскливо… Ты сам прикинь, что к чему: один в чужом городе… Мало ли что может случиться!

— Да, — сказал Паштет и погладил затылок, — помню я, что со мной в твоем городе случилось.

— Вот видишь! — обрадовался Хохол. — Ты же сам все понимаешь! Года мои не те — кирпичи на черепе ломать. Старею, Паша.