Хранитель света

Паштет пригубил вино и аккуратно поставил бокал. Хохол уже жрал, нависнув над столом своей обильно потеющей тушей и широко растопырив локти.

— Двести человек, — сказал Паштет, — не многовато ли для компании?

— Так ведь и деньги, Паша, не маленькие, — заметил Хохол, не переставая жевать.

— Ах, вот в чем дело! Я так и думал. Слушай, я же тебе слово дал! Не веришь? Обидеть хочешь?

— А ты не обижайся, Паша. Ты на сколько меня моложе — лет на десять? Вот поживи с мое, сам все поймешь. Нервишки-то, Паша, не железные. Поистрепались нервишки, вот и мерещится черт знает что. А я, Паша, покой люблю. И чтобы тепло…

Паштет взял нож и вилку, отрезал кусочек бифштекса и положил в рот. Мясо таяло на языке, но в глотку не лезло: с аппетитом у Паштета в последнее время возникли проблемы. Он поднатужился и проглотил — не выплевывать же его, в самом-то деле!

— Хорошо, — сказал он, утирая губы салфеткой. — Решим так. Для успокоения нервов вместо валерьянки оставь себе… ну, я не знаю… человек двадцать. А лучше десять. А остальных чтоб в двадцать четыре часа духу не было. Им что, дома заняться нечем?

Хохол покивал, подчищая тарелку со сноровкой снегоуборочной машины.

— Хорошо, Павлик. Ты здесь хозяин, тебе и решать, скольких гостей ты сможешь терпеть у себя в доме. Ну, а по Казакову у тебя что?

— Да ни хрена! — раздраженно сказал Паштет. Теперь, когда главный вопрос был улажен, можно было не стесняться и немного отпустить эмоции. — Пусто-пусто, как в домино.

— Затаились, — уверенно сказал Хохол. — Легли на дно. Ничего, есть захотят — сами придут. Ну, а жена твоя как?

Паштет сразу понял, что его интересует отнюдь не здоровье Екатерины Пережогиной, и откровенно поморщился.

— А никак, — сказал он. — Ничего она не знает… или делает вид, что не знает. Я ее обвешал жучками с головы до ног, как новогоднюю елку, и — глухо.

— Ай-яй-яй, — сказал Хохол, придвигая к себе тарелку с рыбой и наливая еще вина. — Плохо. Мне бы ее поспрашивать… Все-все, молчу! Молчу, молчу, сам с ней разбирайся как знаешь. Может, конечно, она чего-нибудь и сболтнет по забывчивости… Если, конечно, давно твои жучки не обнаружила. Бабы — это, брат, такая контрразведка…

Он поднял взгляд от рыбы и посмотрел на Паштета. Паштет смотрел в окно, и вид у него был такой, словно он вовсе не слышал последних слов собеседника.

— Ты чего, Паша? Что случилось?

— Пока ничего, — сказал Паштет. Голос у него был напряженный. — Пойду-ка я покурю.

— Ты что, Паша? Кури тут, кто тебе запрещает?

— Извини, — сказал Паштет, вставая, — но я покурю на воздухе.

— Паша, Паша, — предостерегающе произнес Хохол. — Что такое, Паша? Что за номера? Ты мне что-то не нравишься.

— Ага, — сказал Паштет, задвигая на место стул и по-прежнему косясь на окно. — Понимаешь, у меня на кухне, за плитой, снайпер, а я, блин, сижу как раз на линии огня. Пятно от лазерного прицела затылок жжет, вот я и решил проветриться. Если боишься оставаться, пошли со мной. Только решай скорее, ладно?

Хохол сыто цыкнул зубом и отвалился на спинку стула, сложив руки на животе и замысловато переплетя короткие жирные пальцы.

— Шуточки у тебя, Паша, — сказал он. — Ты рыбу будешь?

— Нет, — сказал Паштет. — Приятного аппетита.

Хохол проводил его взглядом, пожал жирными плечами и вплотную занялся рыбой.

Глава 13

Денис вышел из бара. Голова у него приятно кружилась от выпитого, в желудке ощущалось мягкое тепло. В руке дымилась целая, только что прикуренная сигарета, и Денис удивился: он не помнил, как закурил. Это обстоятельство его развеселило; хихикая себе под нос, он перешел дорогу и остановился возле газетного киоска.

Здесь его веселье слегка померкло, поскольку оба столь памятных ему номера «Московского полудня» рядышком лежали на прилавке: один номер со статьей про похищение, а другой — с опровержением этой статьи, которое выглядело гораздо более убедительно, чем сама заметка. Это напомнило о деле, которое ему предстояло; впрочем, Денис помнил о нем и так. Он даже не представлял, сколько ему надо выпить, чтобы забыть об этом деле…

Он купил телефонную карточку, проигнорировал неодобрительный взгляд киоскерши, которой явно не понравился исходивший от него запах водки, сунул карточку в карман и побрел искать таксофон. В разрывах туч уже поблескивало солнце, становилось по-настоящему жарко, асфальт на глазах менял цвет, становясь из темно-серого, почти черного, серовато-желтым, пыльным. Хмель мягкими волнами бродил по организму, сужая поле зрения и выключая чувство времени; Денис подумал, что пить водку без закуски, наверное, не стоило, да еще сразу в таком количестве. «Ничего, — решил он, — зато так мне будет легче разговаривать с папашей. Одно дело, когда с тобой говорит трезвый, вменяемый человек, и совсем другое, когда общаешься с пьяным подонком, который лыка не вяжет. Тут поневоле испугаешься: похищение или там не похищение, но мало ли что может пьяный мужик сотворить с молодой красивой девушкой! Обидеть может или, это… обесчестить. Дашку. Дарью Андреевну. Обесчестить. Вот умора-то!»