Хранитель света

Как только черные от времени и непогоды постройки заброшенного хутора скрылись за деревьями, Даша неожиданно ощутила пьянящее чувство освобождения, словно ее только что выпустили из тюрьмы. Как будто она и впрямь все это время была заложницей, а теперь вот сбежала… Она была свободна! Никто не мешал ей пойти по дороге, никто ее не удерживал, кроме нее самой. Это было похоже на пробуждение после страшного сна, когда лежишь на спине, понемногу приходя в себя, узнавая знакомые детали привычного интерьера, и потихонечку начинаешь осознавать, что все в порядке, что ужас, только что пережитый тобой, был просто сном, который рассеялся и больше не вернётся…

Даша вздохнула и присела на ствол поваленной ветром сосны. Собственная затея с похищением оказалась ей не по плечу: похоже, она и впрямь не доросла до того, чтобы тягаться с отцом. С самого начала она делала что-то не то, и каждый ее шаг был похож на ход, сделанный начинающим шахматистом, едва-едва научившимся переставлять фигуры, — вместо того чтобы исправить положение, она его только усугубляла, пока не загнала себя в эту грязную щель, откуда нет выхода. Разве это выход — повернуться ко всему спиной и просто пойти по дороге, бросив на произвол судьбы Дениса, любовь, мечты и надежды на счастье? Разве предательство — это выход? Да, пойти по дороге… А в конце дороги — папуля, который с легкостью променял ее, Дашу, на деньги, папуля со своей фальшивой родительской заботой и своими опостылевшими нравоучениями… О, теперь-то он не станет молчать! А она, Даша, потеряла даже право огрызаться, — придя с повинной, ей волей-неволей придется выслушать очень многое…

И потом, зря, что ли, она резала себя ножом?

Сидеть на дереве было жестко: за последние дни Даша заметно потеряла в весе, и твердая древесина резала зад сквозь ткань джинсов. «Надо же, — подумала Даша, — кожа да кости! Задницы совсем не осталось, подержаться не за что. Хоть в манекенщицы иди!»

Она сползла с поваленного дерева и уютно устроилась на мягком мху, привалившись к сосне спиной. «Все правильно, — подумала она, устало закрывая глаза. — Надо дождаться Дэна, узнать, как папуля отреагировал на мой последний ход, а потом уже решать, как быть дальше. Последний ход… Да, наверное, этот ход самый последний. Больше уже ничего не придумаешь. Не пальцы же себе рубить, в самом-то деле! Теоретически, конечно, пожертвовать парой пальцев ради любви можно и даже нужно, но как-то это… Вряд ли у меня хватит духа. Не Дэна же просить! «Милый, будь добр, возьми в сенях топор и отруби мне пальчик. Только аккуратно, не повреди маникюр…» Бр-р-р! А может, и ничего? Может, все еще обойдется? А вдруг завтра мы поедем обратно в Европу, в Швейцарию, а там — деньги, свобода, весь мир к нашим услугам… Ребеночка заведем или даже двух — девочку, чернявенькую, похожую на Дэна, и беленького мальчика — в меня. Впрочем, это вряд ли. Скорее всего, все наши дети будут черноволосыми. Черный цвет — доминанта, это мы еще в школе проходили… Ну и пускай, чем плохо? Все равно дети у нас будут красивые, всем на зависть — есть в кого…»

Она сама не заметила, как задремала, пригревшись на солнце. Сказалась потеря крови и проведенная в мучительном полубреду ночь; легкая дремота вскоре перешла в глубокий, освежающий сон без сновидений. Дождя в этот день не было, и ничто не потревожило Дашу.

Проснулась она поздно, уже перед закатом, и сразу же резко села, не понимая, где она и как сюда попала. Потом остатки сна улетучились, она увидела красные от закатных лучей верхушки сосен, глубокие сине-зеленые тени внизу и поняла, что уснула в лесу и проспала целый день. Дашу охватила паника: она чувствовала себя отдохнувшей и бодрой, рука почти не болела, но изящные золотые часики на обмотанном грязным бинтом запястье показывали начало восьмого, а это означало, что Дэн должен был давно вернуться. Бог знает, что он мог подумать, не найдя ее дома! Он мог решить, что с ней что-то случилось, что на нее напали, увезли, похитили, убили… Хуже того, он мог подумать, что она сбежала!

Даша вскочила и опрометью бросилась назад, к дороге, к дому. На какой-то страшный миг ей показалось, что она заблудилась в этом большом незнакомом лесу, но в следующее мгновение кусты расступились, и она выскочила на дорогу десятью метрами левее того места, где утром вошла в лес. Дом был прямо перед нею — приземистый, темный, угрюмый, утонувший в темной, почти черной листве яблонь и груш, с развалившейся печной трубой. Задранный к небу черный палец колодезного журавля с подвешенной к нему мятой жестяной бадьей застыл неподвижно, четким силуэтом выделяясь на фоне заката; широкие, просевшие створки ворот сарая по-прежнему были распахнуты, упираясь нижними концами в землю. Денис всегда закрывал сарай после того, как загонял туда мопед, — отчасти по привычке, а отчасти потому, что боялся привлечь к дому внимание случайного прохожего. Значит, он еще не вернулся…

— Дэн! — позвала Даша. — Денис! Я здесь!