Хранитель света

После этого двусмысленного обещания он разжал пальцы и брезгливо оттолкнул Дашу. Даша медленно вернулась к своему месту у окна и села там, сильно сгорбившись и массируя ладонью горло. Она ничего не хотела видеть и не видела ничего, кроме грязного, в клочьях пыльной паутины, оконного стекла и темной зелени старого сада снаружи. Слышать она тоже ничего не хотела, но тут уж ничего нельзя поделать, и против собственной воли она слышала все — каждый звук, каждый шорох. Она слышала, как щелкнула лопнувшая резинка, затрещала, разъезжаясь, ткань; пленница отчаянно замычала, забилась на кровати, и голос Грицко лениво, врастяжку, произнес: «Та тихо, тихо…» Потом кровать тяжело затрещала, взвизгнули ржавые пружины, голос пленницы поднялся до глухого придушенного визга, на кровати тяжело завозились, заерзали. «Та шо ты стал як истукан, подержи!» — раздраженно, с одышкой выкрикнул Грицко. «Хелло, Долли!» — весело откликнулся голос второго тюремщика. Скрипнули половицы, на кровати в последний раз придушенно взвизгнули, забились отчаянно, и ржавая панцирная сетка начала размеренно поскрипывать — все быстрее, все злее. Пленница уже не пыталась кричать и сопротивляться, она только болезненно постанывала в такт яростным скрипучим ударам панцирной сетки да изредка всхлипывала — плакала, наверное. Грицко тяжело, часто задышал. «Ух ты!» — сдавленно выкрикнул он через некоторое время, панцирная сетка скрипнула еще два раза и тяжело затрещала, распрямляясь. «Ого, — с уважением произнес голос Долли, — ну, ты, брат, силен!» — «А то, — шурша одеждой, самодовольно откликнулся украинец. — Я ж казав, на меня еще никто не жаловался». Пленница плакала уже в голос, рыдания душили ее, она кашляла, заставляя содрогаться ветхую кровать. «Хелло, Долли!» — радостно закричал баскетболист, и все началось сначала.

Даша не отрываясь смотрела в окно. У нее было странное ощущение: ей казалось, что все это происходит во сне. Тела своего она не чувствовала, на его месте была звенящая, наполненная ужасом, бессильная, сосущая пустота, только внизу живота что-то болезненно ныло, тянуло, ворочалось. Того, что происходило у нее за спиной, на самом деле быть не могло. То есть на свете случается всякое, но чтобы двое молодых, прилично одетых мужчин занимались этим прямо при ней, Даше Казаковой, дочери банкира, студентке Сорбонны… Вот это и было самое страшное — то, что они не обращали на нее внимания, как на комнатную собачонку или неодушевленный предмет, что сбросили ее со счетов, вывели за скобки. Им не надо было ее стесняться, и они не стеснялись, а это могло означать только одно: Даша не представляла для них опасности даже как потенциальный свидетель, потому что ее ждала та же участь — сначала зверское изнасилование, а потом смерть и кошмарные, унизительные похороны в какой-нибудь лесной яме, под грудой сучьев и прошлогодней листвы…

О Денисе она не думала: с ним все было ясно. Когда первый шок, вызванный его предательством, прошел, Даша поймала себя на том, что даже не удивлена таким поворотом событий, и тут же поняла, что в глубине души всегда знала, как поведет себя ее возлюбленный в такой вот ситуации. Знала, но закрывала глаза, потому что не могла поверить, что такая ситуация возможна в ее жизни. Что ж, жизнь полна сюрпризов, и далеко не все сюрпризы бывают приятными.

Денис неслышно подошел к ней и робко положил руку на плечо. Даша дернула плечом, отстранилась — не потому, что испытывала к своему бывшему любовнику ненависть или хотя бы презрение, а просто потому, что прикосновение могло ее разбудить, а она не хотела просыпаться. Очень не хотела. Ни за что.

Денис так же неслышно отошел, и сейчас же Долли сказал, с треском откупоривая банку пива:

— Слышь, ты, как тебя… Денис! Ты будешь?

— Я? — испуганно переспросил Юрченко.

— Ну а то кто же? Давай, поддержи компанию!

Пиво зашипело, Долли несколько раз гулко глотнул и удовлетворенно крякнул.

— Я… Нет… То есть я не знаю… — Денис вдруг как-то мерзко, угодливо хихикнул. — А, чего там! За компанию и жид повесился.

Тогда Даша до звона в ушах стиснула зубы и заставила себя повернуть голову. «Смотри, идиотка, — мысленно приказала она себе, — смотри, дрянь! Любуйся, это твоя работа. Смотри и запоминай на всю жизнь, сколько бы ее у тебя ни осталось…»

Оказалось, что с того места, где она сидела, все было видно гораздо лучше, чем хотелось бы Даше. На грязной скомканной простыне алела кровь, и ее было очень много. Жертва лежала неподвижно, раскинув голые, тоже испачканные кровью ноги, со связанными за спиной руками. Она больше не плакала, лица ее было не разглядеть за спутанными волосами, и Даша от души понадеялась, что девушка без сознания.