Хранитель времени

На холме, за кустарником, виднелось небольшое кладбище. Это был провинциальный некрополь с плачущими мраморными ангелами и скамейками для меланхолического раздумья. Мне припомнилось кладбище в Одессе, близ городской окраины, где я жила в детстве, — кладбище, полное провинциального уюта. Говорливые усатые старухи сидели там под пыльными кустами сирени, младенцы в задранных рубашонках ползали между поросшими травой могилами, и девушки назначали свидания у старой часовни из черного мрамора, где был погребен красавец гусар, убитый под Перемышлем…

Я пошла вдоль могил, читая надписи на памятниках. Кладбище казалось заброшенным.

Рядом с часовней темнела мраморная плита, закрывающая вход в склеп. Рассеянно я прочла две надписи, вырезанные на плите. Вот что там было написано:

ГРИГОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

ПУШКИН

Родился 14 мая 1835 года

Скончался 15 августа 1905 года

ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА

ПУШКИНА

Родилась 1 декабря 1855 года

Скончалась 11 декабря 1935 года

Прочтя надписи, я двинулась дальше, мимо креста, где было написано по-французски, что здесь покоится прах Мари Пельше, мимо маленькой детской могилы… Затем, как привязанная, вернулась назад, к плите у часовни. Несмелая догадка уже не давала мне покоя.

Тысяча восемьсот тридцать пятый год… Как жил тогда Пушкин?

В том году Пушкин работал над историей Петра Первого. Его одолевали долги, безденежье; в письме к Бенкендорфу он просил разрешения уехать в деревню на три-четыре года. «Я вижу себя вынужденным положить конец тратам, которые ведут только к долгам и которые готовят мне будущее, полное беспокойства и затруднений, если не нищеты и отчаяния…» — писал он в письме. Он почти нигде не бывал; выезжала только Наталья Николаевна, красивая, нарядная, беспечная. В ту пору она была беременна.

Я смотрела на мраморную плиту, стараясь припомнить, как складывалась жизнь Пушкина в тридцать пятом году. Переезд в деревню не состоялся, ибо Николай I не разрешил этого поэту. В мае поэт уехал в Тригорское на несколько дней. Он приехал туда утомленный, измученный петербургской жизнью, сплетнями, заботами. Деревня успокоила его. Он восхищался рекой, лугами, тишиной. «Господи, как у вас хорошо! — говорил он. — А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!»

Когда это было? Восьмого, девятого мая тридцать пятого года… Пушкин торопился назад в Петербург, жена вот-вот должна была родить. Она родила накануне его возвращения из Тригорского.

Наталья Николаевна хотела назвать сына Николаем, но Пушкин не согласился. Он пожелал почтить память своих предков, казненных в смутное время, и предложил ей на выбор два имени: Гаврила и Григорий. Наталья Николаевна выбрала последнее — ребенок был назван Григорием.

Неужели сын Пушкина, родившийся за два года до его смерти, похоронен вот здесь, на этом холме, близ литовского города Вильнюса?

Если это правда, то как удивительно судьба рода Пушкиных дважды переплелась с литовской столицей! Недавно на улице Диджои я прочла на доске, вбитой в стену старой, вросшей в землю церкви, что здесь Петр Первый крестил Ганнибала, прадеда Пушкина. И вот сейчас на пустынном холме, среди дубов и шиповника, я вижу могилу младшего сына поэта.

Сквозь деревья, окружающие кладбище, белело какое-то здание. Если здесь похоронен сын Пушкина, то, может быть, дом, где жил он, находится неподалеку? И я отправилась на розыски.

Дом, который я приметила с холма, казался нежилым. Окна были закрыты ставнями, на балконе шелестел увядший плющ. Неожиданно из сторожки близ дома вышла старая женщина.

Она шла, шаркая большими грубыми башмаками, и неприветливо смотрела на меня. На мой вопрос она ничего не ответила. Она молчала так долго, что я потеряла надежду вообще что-либо услышать от нее. Вдруг она разжала синеватые губы.

— Нет! — сказала она обиженно. — Это вовсе не дом Пушкина. Это генерала Мельникова дом.

Она еще помолчала и добавила с неожиданной обстоятельностью:

— Генерал Мельников оставил этот дом Варваре Алексеевне, дочке своей. Варвара Алексеевна переехала сюда вместе с мужем, Григорием Александровичем. Когда Григорий Александрович померли, Варвара Алексеевна тут одни проживали. Долго проживали, до самой смерти… Я у них служила кухаркой.

Я попросила старуху показать мне дом, но она отказалась наотрез. С подозрением глядя на меня, она молча качала головой. Наконец что-то в моем голосе убедило ее, и старуха, продолжая на меня коситься, открыла дверь.

Запах нежилого дома повеял в лицо. Старуха приоткрыла ставни, комната наполнилась светом. Это была столовая: стулья с буквой «П» на высоких резных спинках стояли в беспорядке вокруг овального стола. Дверцы буфета были распахнуты, на полу валялись обломки синих с золотом тарелок. С потолка свисали куски ткани; клочья такого же репса в цветочках были содраны со стен. Разорение, бессмысленное и злобное, глядело отовсюду; все было ясно, — фашисты ограбили и разорили пушкинскую усадьбу.