Хранительница тайн

– У меня синяки от малейшего ушиба.

На миг Джимми почудилось в ее глазах какое-то новое выражение, но Вивьен уже добавила с улыбкой:

– Не говоря уже о том, как я быстро хожу. Вечно налетаю на разные предметы, да и на людей тоже.

Джимми улыбнулся в ответ, вспомнив их первую встречу, но тут малыши утащили Вивьен в сторону, и он вновь задумался о частых болезнях, неспособности иметь детей и синяках, которые появляются от малейшего ушиба. Сердце у него тревожно сжалось.

28

Вивьен присела на кровать и взяла фотографию – подарок Джимми, ту, где дым, блестящие осколки стекла и люди на заднем плане. Она улыбнулась, глядя на снимок, потом прилегла, закрыла глаза и попыталась мысленно шагнуть через порог, в свою сумеречную страну. Завеса, мерцающие огоньки в глубине, а дальше за туннелем – дом, где ее дожидаются родные.

Вивьен напряглась, заставляя себя их увидеть. Ну, еще немножечко…

Ничего не получилось. Она открыла глаза. Последнее время, закрывая их, Вивьен видела только Джимми Меткафа. Прядь темных волос у него на лбу, то, как он кривит губы, когда собирается пошутить, или сводит брови, когда говорит об отце…

Она резко встала и подошла к окну, оставив фотографию на постели. С представления минула уже неделя, и Вивьен не находила себе места. Ей недоставало репетиций с детьми. И Джимми. У нее остались только бесконечные дни, поделенные между столовой и огромным пустым домом. Здесь было удручающе тихо. Дому нужны дети: чтобы они бегали по лестнице, съезжали по перилам, топали на чердаке. Даже Сара, горничная, ушла: после того, что произошло, Генри позволил ей взять расчет, хотя Вивьен была вовсе не против, чтобы та осталась. Она и не подозревала, насколько привыкла к звукам пылесоса, к поскрипыванию старых полов, к неосязаемому чувству, что кто-то еще дышит, движется, смотрит в одном с тобой участке пространства.

Внизу проехал мужчина на стареньком велосипеде с грязным садовым инструментом в корзине на руле. Вивьен опустила тюлевую занавеску на окно, заклеенное бумажными полосами крест-накрест, села в кресло и попыталась привести чувства в порядок. Уже несколько дней она мысленно писала письмо Кэти; в ее последний приезд они расстались несколько недовольные друг другом, и Вивьен хотелось поскорее уладить ссору. Не извиниться – она никогда не уступала, если была права, – но еще раз все объяснить.

Очень хотелось втолковать Кэти, что их с Джимми связывает добрая, крепкая, а главное – совершенно целомудренная дружба. Она не собирается уходить от мужа или еще как-то ставить под удар свое здоровье, какие бы жуткие сценарии Кэти ни напридумывала. Хотелось рассказать про старого Меткафа, как радостно его смешить, как ей легко с Джимми, когда они болтают или смотрят его фотографии. Как он всегда видит в людях только хорошее, и рядом с ним кажется, будто мир не бывает жестоким. Она хотела убедить Кэти, что ее привязанность к Джимми – чисто дружеская.

Даже если это неправда.

Вивьен точно знала, когда поняла, что любит Джимми. Они завтракали, и Генри рассказывал что-то про министерство. Она кивала, но думала о другом: как Джимми рассмешил кого-то из новеньких в больнице. По счастью, Генри как раз излагал какой-то эпизод, который считал забавным, потому что он улыбнулся, встал, поцеловал ее и произнес довольно: «Ну вот, я не сомневался, что тебя это тоже повеселит».

Еще Вивьен понимала, что чувство это одностороннее, что Джимми ее не любит, а если бы даже и любил, у них нет будущего. Не может она обречь его на такое. Сама Вивьен давно смирилась со своей участью, она больше не лезла на стену, не горевала и вполне готова была прожить свой малый остаток жизни, как сейчас. И уж совершенно точно она не нуждалась в чужом страстном шепоте и физических проявлениях любви, чтобы вновь почувствовать себя человеком.

Напротив. Еще ребенком на людном вокзале, по пути к пароходу, который должен был отвезти ее в далекую чужую страну, она поняла: управлять можно лишь той частью жизни, которая у тебя в голове. Когда Генри был дома и насвистывал в ванной, поправляя перед зеркалом усы и любуясь своим профилем, Вивьен довольно было сознавать: то, что у нее внутри, принадлежит ей одной.

И все равно приход Долли в больницу был для нее как ведро холодной воды на голову. Раз или два она заговаривала с Джимми о его невесте, но тот сразу замыкался, и Вивьен перестала задавать вопросы. Она привыкла думать о нем так, будто у него нет жизни за пределами больницы и нет близких, кроме отца. Видеть их с Долли – как нежно Джимми держит ее за руку, как постоянно следит за ней взглядом, значило окончательно и бесповоротно признать горькую истину: пусть Вивьен любит Джимми, сам Джимми любит Долли. Более того, Вивьен понимала теперь, за что он ее любит. Долли хорошенькая и веселая, в ней есть тот огонек, который так нравится людям. Джимми как-то назвал ее искрометной; да, такая она и есть. Немудрено, что он в нее влюбился. Долли – словно наполненный ветром парус, для которого Джимми может стать надежной и прочной мачтой. Именно такая девушка и должна была его привлечь.