Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Черных развел руками.

— Глупый вовсе, баба, у тебя разговор, — и борода у него затряслась. — Всякий пай в обшшестве не на скотину делится, а на живую мужскую душу. Не знаешь порядков, что ли? Нет у тебя скота, и никто тебе не виноват. Заводи. Покупай хоть сто голов. Хоть тысячу!.. А повинность обшшественную на мужика своего выполняй.

— И, выходит, на пару с Петрухой мне городить всю поскотину?

— Не знаю, баба, чего ты от меня хочешь, — еще больше поднимая голос, сказал Черных. — Городить поскотину не тебе и не Петрухе, а Фесенкову и Сиреневу. На две семьи раскладка, точно. По закону, по правилам. А кто и как свою долю городить будет, ваше дело. Петр Иннокентьевич, должно, работников пошлет; трудно тебе или Еремею твоему городить — тоже найми, другие загородят. Обшшества это не касается, была бы поскотина. Городить, баба, в столбы, толстым заплотником, чтобы крепко, навек стояла. Ну, чего еще тебе объяснить? Городить, кроме ваших двух семей, никто не обязанный. Подсчитали на сходе: старожилы обшшественных работ на каждую душу поболее уже сделали, чем на ваши две семьи повой поскотины городить придется. Нововъезжим подравняться со старожилами надобно. Вот и все. Ступай, баба, — он хотел открыть ей дверь.

Дарья не двинулась с места. Стояла у него на пути.

— Савелий Трофимович! Две версты поскотины… да в столбы… Мне без лошади, без мужика и в десять лет не загородить.

Черных решительно завертел головой.

— К зиме, баба, к зиме загородить чтобы. А как ты будешь городить, я не знаю.

Дарья поняла: гору руками не сдвинешь, дерево словами не убедишь.

— Для Петрухи поскотину городить я не стану! — выкрикнула она.

Из горницы выставилась голова жены Черных.

— Цыц, баба! — зыкнул на Дарью Черных, — Как это ты не будешь? А не будешь — с нашей земли прочь убирайся!

— Не уйду! Не ваша земля, — еще звонче выкрикнула Дарья, — моя земля! Своими руками, потом, кровью я у леса ее отняла. Вот они, мозоли, до, сих пор еще не сошли. Спину надсадила, может, до гроба останусь уродом. Огорожу свою землю, а для Петрухи городить я не стану!

— А-га! Ты так разговариваешь? Вон с земли! — загремел Черных, размахивая руками. — Ее земля! Да кто ты в нашем обшшестве! Пришей кобыле хвост!..

— Не я, так Еремей, — ему земля полагается.

— Полагается тому, кто решения обшшества выполняет.

— Да ведь это Петруха, Петруха придумал все! — словно стучась в глухую дверь, выкрикивала Дарья, — Почему один человек…

— Стой, баба! — остановил ее Черных. — Ты грязь на человека не лей. Кто придумал — не твое дело. А решило обшшество. Ему покорись. Петр Иннокентьевич, что наложило на него обшшество, без слова принял. Всякий пай — мужская душа. А на чужом дворе считать достатки — худое это дело, баба.

— А посчитают когда-нибудь! — с угрозой сказала Дарья. — Век так не будет.

Черных отшатнулся. Потом медленно заложил руки за спину. Сощурил глаза.

— Ага, прорвало тебя, баба! Стало быть, правду про твоего Еремея рассказывают, что из смутьянов он. Так ты запомни: в нашем крестьянском обшшестве нам смутьянов не нужно. Худую траву из поля вон, — он высвободил правую руку и показал, как вырывают из поля худую траву. — Обшшество пожалело вас, дозволило на доргинмские земли пустить: живите, обязанности свои выполняйте. Будете смуту поднимать, не подчиняться — выметайтесь вон отсюда. Здесь земли не ваши, старожильческие. Вы ступайте к своим самоходам, подыхайте вместе с ними с голоду… Это последнее мое тебе слово. Против обшшества я никуда.

— Да кто же это общество? — в отчаянии спросила Дарья. Говори не говори, стену лбом не прошибешь.

— А теперь хочешь — ступай домой, хочешь — стой здесь. Говорить с тобой больше мне недосуг, — сухо сказал Черных.