Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

Она постояла, ловя воздух открытым ртом и сухими глазами глядя куда-то в далекую пустоту. Потом прибавила:

— Петруха убил.

Заплакала Ленка:

— У тятеньке по бороде кровь… Нету его… В землю зарыли…

Клавдея не выдержала, заголосила тонко, обрываясь рыданиями. Лиза горько шептала:

— Ах, дядя Еремей, дядя Еремей, миленький…

Порфирий, сразу ссутулясь и грузно стуча каблуками по ступенькам крыльца, поднялся, позвал:

— Заходи, Дарья, рассказывай. Говори.

Борис со страхом и жалостью смотрел на Ленку, напомнившую ему вдруг о сестре. Та, наверно, уже наябедничала на него и ходит, радуется, что брату будет взбучка. А у этой — убили отца. Слово «убийца» несло в себе какой-то холодящий ужас, как в страшных сказках дворника Арефия о разбойниках, и Борис покосился на дверь: почему не закрыли ее на крючок? Потом ему показалось, что этот убийца уже стоит у него за плечами, как те жуткие тени, которые всегда подстерегают человека, когда в комнате гаснет свет. Он отступил, прижался спиной к печке — тогда не так страшно — и, не сводя глаз с тихо всхлипывающей Ленки, стал вслушиваться в слова Дарьи.

— …ушел он на сход, а я осталась за него ворота у поскотины доглядывать, — теребя кончик платка, свистящим шепотом говорила Дарья. — Огонь развела чай вскипятить, чтобы попить вместе, когда он вернется… Ленка тут, возле меня… И чего-то так тягостно мне, так тягостно… Места себе не найду. Вдруг бежит по дороге Захарка… Сразу сердце все мне сказало… Ну, я туда… в сборную… А он, как был, на полу… Голова в крови. Мужики там собрались… Да что — холодный уже… О-ох, глаза только и закрыла ему… О-ох! Еремеюшко ты мой… — она закусила себе губу.

— Тятенька, — снова громко, навзрыд, расплакалась Ленка, — тя-ятенька мой… уби-тай…

— Та-ак, — потупившись в пол, мрачно сказал Порфирий. И, помолчав, спросил — А что там было, на сходе-то?

Дарья сглотнула слезу, потерла грудь возле шеи — ей теснило дыхание.

— Так ведь начисто градом хлеб у всех погубило, — заговорила она, — вот мужики, беднота, и собрали сход. С голоду-то умирать никому не охота. Приехал из городу и крестьянский начальник…

И Дарья, часто останавливаясь, чтобы не закричать^ пересказала все.

— А это точно, что сам Петруха? — не находя рукам места, спросил Порфирий.

— Захарка сам видел… Да ведь и из полиции потом приезжали, записали, что от Еремея отборонялся Петруха… От безногого-то!.. Ох, Еремеюшко ты мой, Еремеюшко, шел ты за своей землей сюда с великой верой… Всю Россию и Сибирь на ногах прошел… чтобы без ног тому в чужую землю лечь… О-ох! — она повела головой и опять стала кусать свои пересохшие губы.

— А убийцу в тюрьму посадили? — быстро спросил Борис, и лицо у него покрылось красными пятнами.

Дарья вскинула на мальчика скорбные глаза.

— Он богатый, его в тюрьму не посадят. В этом справедливости на свете нет.

— Ну, так я бы тогда… взял… и сам убил его!

Клавдея подбежала к нему, повела за собой.

— Выдь на улку, Бориска, не надо тебе об этом слушать.

— Оставь. Пусть слушает, — резко сказал Порфирий, — пусть слушает все. И запоминает…

Дарья поднялась. Ей лихо было сидеть. Лучше бы идти и идти куда-нибудь, пока ноги несут. Уйти в лес, упасть на землю и закричать, как кричала она там, в Рубахиной, когда опускали в могилу короткий гроб ее мужа.

— Пойдем, дочушка моя…

И Ленка покорно поднялась вслед за матерью.

— Да ты побудь у нас, Даша, — ласково обняла ее з-а плечи Лиза. — Ну куда же тебе теперь, зачем идти?

— А мне все равно… все равно. — Дарья пошатнулась. — Ой! Забыться бы только… поплакать мне… Сердце мое… захватило, сгорит оно.

Лиза отвела ее на постель. Дарья упала ничком, закусила зубами подушку. Она не плакала, слез у нее не было. Протяжно стонала, и плечи в залатанной кофточке вздрагивали редко и бессильно. Клавдея подсела на край кровати, гладила Дарьины волосы. Порфирий отвернулся к окну.

Переминаясь с ноги на ногу, Ленка стояла посреди избы. Борис угрюмо смотрел на ее растоптанные чирки, из которых выглядывали пальцы, на мохнатые нитяные чулки, обтянувшие худые коленки. Он пошарил у себя в кармане. Там лежало увеличительное стекло, складной ножик с перламутровым черенком, свисток и две конфеты в серебряных бумажках, которые Лиза купила ему по дороге сюда. Зажав все сразу в горсть, Борис вытащил свои драгоценности из кармана, подошел и сунул их Ленке в руку. Та, не глядя, взяла, а потом, также не глядя, разжала пальцы, и все посыпалось на пол.

Борис тихо вышел на крыльцо, постепенно убыстряя шаг, а потом бегом бросился по тропе к дому.

4

В ночь после того дня, когда были арестованы Анюта и Мотя, Лебедев сам набрал новую листовку, и вместе со Степаном Дичко они ее отпечатали. Жандармы при обыске не нашли ничего, но арестовать Анюту могли и по подозрению в причастности к «технике» — она ведь за это уже судилась, — и поэтому было важно доказать жандармам, что подпольная типография существует и никакого урона они ей не нанесли. Одну из листовок Лебедев запечатал в конверт и послал по почте на имя полковника Козинцева. Но больше играть с огнем было нельзя, и комитет стал готовить новое помещение для «техники».