Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

Весовщик ушел вперед, и Порфирий катил свою тележку не торопясь. Лебедев помахивал пустым чайником с видом праздного пассажира, который рад прицепиться к кому попало, лишь бы поболтать на стоянке поезда. Порфирий ему подыгрывал. И между тем рассказывал, что со времени рубахинских событий и полиция и казаки стали как-то решительнее, злее. Теперь уже не поглядывают, как это было в январе и даже еще летом, а если соберется народ на собрание в цехе или на массовку за городом — разгоняют свирепо и бьют, бьют без пощады. Должно быть, от начальства сверху такой приказ получен, либо просто сами силу в себе почуяли.

— Шибко наскакивать будут, Егор Иваныч, пускать нам в ход оружие? Все-таки мало-мало есть чем теперь обороняться.

Лебедев помедлил с ответом. Колесики тележки Порфирия тихо повизгивали.

— На все случаи жизни, Порфирий Гаврилович, я тебе один совет дать не могу. Конечно, вооружаемся мы не для того, чтобы любоваться на оружие. Сильно насядут — отпор можно дать. Только с умом, чтобы на этом не потерять своих товарищей. Помнить всегда надо о главном — о восстании. Если мы на мелкие схватки и стычки с полицией растратим силы, припасы и оружие, с чем же мы тогда выйдем в момент восстания?

— Руку-то набить заранее тоже неплохо, — заметил Порфирий.

— Не спорю. Поэтому и говорю: надо всякий раз учитывать обстановку, а о главном никогда не забывать.

Они стали прощаться. Лебедев попросил передать от него привет всем товарищам и отдельно Клавдее и Лизе.

— Это обязательно, — заправляя под фуражку выбившиеся волосы, сказал Порфирий. — Ну, и доктору тоже отдельный?

— В самую первую очередь.

— А про невесту свою если он поинтересуется? Ты об ней чего-нибудь знаешь?

Дали третий звонок. Главный кондуктор заливисто заверещал в свой свисток. Лебедев поколебался: что ответить? Нет, он не мог обрушить и еще один удар на Мирвольского.

— Скажи, что Анна Макаровна здорова.

И побежал к вагонам.

Поезд проходил через Шиверск вечером, но еще засветло, и когда он тронулся, Лебедев стал у окна. Отсюда хорошо была видна Вознесенская гора и вытянувшаяся в ряд с нею Мольта. Тот путь, которым не так давно ему пришлось идти до разъезда вместе с Мирвольским.

Несколько минут — и поезд пробежал мимо Рубахиной. «Ах, Еремей, Еремей!..»

Потом прогремел по железному мосту через Уду. Вот и разъезд. Двухминутная стоянка. Лебедев сошел на землю, пропахшую углем и мазутом, и до тех пор, пока не загудел паровоз, стоял и смотрел на реденький, немощный березник посреди луга, близ которого они тогда расстались с Алексеем Антоновичем. И Лебедеву в игре сумеречных теней померещилась среди осыпавшихся березок фигура одиноко стоящего человека.

5

Порфирий высказал Лебедеву верное предположение. Действительно, из губернского управления Киреев получил твердое указание: «…принимать самые энергичные меры к недопущению рабочих сходок, носящих противоправительственный характер, всеми средствами и способами прекращать забастовки, если таковые будут возникать, а уличные беспорядки пресекать самым решительным образом, силой, в случае надобности не останавливаясь перед применением оружия». В циркуляре управления была ссылка на распоряжение товарища министра внутренних дел Трепова и указывалось, что о всех случаях бездействия полиции и жандармов товарищ министра приказал докладывать лично ему.

Киреев знал Трепова — и знал, что теперь спуску не жди никто: ни его подчиненные, ни революционеры. Особенно зол Трепов стал после покушения на него. Впрочем, так сказать, тут и каждый рассвирепел бы. Но Трепов, кажется, готов перепороть и перестрелять всю Россию. Вообще страшный человек: любит только наказывать, а поощрений от него не жди. Лучшее его поощрение — это не попасть под наказание.

Вот тебе и мечты о возвращении в Петербург! Безупречная служба в такой «дыре», как Шиверск, в течение почти восьми лет. И все может лопнуть, окажись он, Киреев, виновным в бездействии, не выполни он этих длинных, беспощадных к нему распоряжений Трепова. А попробуй выполни их успешно, когда кругом идет такая канитель! И не ослабевает, а усиливается. Приказ начальства, безусловно, дело великое, особенно когда сила стоит за этим приказом. Разумеется, у Трепова есть так называемые силы. Может быть, есть они где-нибудь и в других городах. Видимо, есть, коли даже «в губернском управлении так уверенно стали писать циркуляры. Но у него, у Киреева, сил — шашек и винтовок — отнюдь не прибавилось, чтобы все «решительно пресекать и не допускать». И в подкреплениях ему отказывают. Как быть?

Значит, надо, брать только, так сказать, треповской яростью, злостью…

И на следующий день, отправляя в Рубахину на расправу казачью полусотню, Киреев уже сам напутствовал есаула Ошарова:

— Характер свой прошу проявить полностью. Это может оказаться так называемой пробой.

Потом Киреев собирал нижних чинов и внушал им:

— Можешь дать зуботычину — бей. Спрошу не зато, что ударил, а за то, Что не ударил, если, так сказать, ударить мог. Случится стрелять — режь, коси под корень. На дело пошел — выпей водки, руки свободнее будут действовать.