Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Господа, — уныло начал он, засасывая воздух вытянутыми дудочкой губами, чтобы хотя немного потушить пожар в животе, — господа, мы все свидетели переживаемых отечеством тяжелых событий. Нет надобности говорить, с чего они возникли и как можно было сию тягостную смуту предотвратить. Либеральничали! Все, от верху и до низу. И вот получилось… Сегодня двадцать третье октября, — он резанул жирной ладонью по столу, словно отвалил прочь целую эпоху. — Господа! Будем говорить, что мы должны делать завтра, двадцать четвертого, ибо мы имеем высочайший манифест и при этом все усиливающуюся разнузданность рабочих. Прошу первым высказаться Павла Георгиевича.

Тот вышел к столу, поправил новенькие аксельбанты и прежде всего напомнил, что волею высшего начальства он облечен наибольшей, так сказать, военной властью в городе, а Роман Захарович является старшим гражданским лицом.

— Это, господа, должно не забывать, — объяснил он, — чтобы наши с Романом Захаровичем мнения были, так сказать, обязательными для всех.

И после такого вступления Киреев стал говорить, что высочайший манифест всеми понят неправильно. Неправильно в том смысле, что рабочие увидели в нем для себя слишком многое, а присутствующие здесь истолковали его как падение главных устоев государственной власти и испугались. Увидев же в манифесте многое, рабочие захотели и еще большего. Аппетит, господа, приходит во время еды. Рабочие хотят теперь сами писать свои «высочайшие манифесты». Пример тому — объявления, вывешенные повсюду, об установлении восьмичасового рабочего дня, выборная комиссия, которая решает даже вопросы приема и увольнения, и прочее. Кто и когда давал им такое право? Каким манифестом оно провозглашено? Рабочие называют это «захватным правом». Но тот, кто захватывает, не больше как грабитель, насильник. А между прочим, те, кто опустил руки, являются прямыми пособниками грабителей и насильников, ибо в свершении так называемого ограбления непременно участвуют двое: грабитель и тот, кто ему не сопротивляется…

— Ну, милочок, — вполголоса сказал Баранов, — а ты-то сам много сопротивлялся? Ежели судить по результатам… Давай лучше, какой линии теперь нам всем нужно держаться?

— Линии, господа, следует держаться единственной, — ответил Киреев так значительно, громко и официально, словно Баранов сидел не рядом с ним, — не давать революции разрастаться.

— Устами младенцев господь глаголет истину, — весело пробормотал сидевший рядом с Василевым Маннберг. Ему было решительно все равно. Он переживал сладостное настроение. Из министерства путей сообщения пришла депеша: сдать мастерские Игнатию Павловичу. И вторая депеша — от Лонк де Лоббеля: заграничный паспорт скоро будет готов и вместе с паспортом будет выслана и еще некоторая сумма на дорогу. «На приятную дорогу до Нью-Йорка». Золотой человек Лонк де Лоббель! К черту, к черту все эти русские революции! И взяться скорее за выгодное дело под звездно-полосатым флагом.

— На дверях моей паровой мельницы висит такое же объявление, как, очевидно, и повсюду, — сказал Василев, вставая. — Выборной комиссией установлен восьмичасовой рабочий день. Что я должен предпринять, дабы не допустить этого?

— Объявление сорвать, — невозмутимо ответил Киреев.

— А рабочие будут работать все-таки только восемь часов.

— Заставить!

— Как?

У Киреева побагровели уши.

— Уволить, кто не захочет работать на ваших условиях! — выкрикнул он.

— Там написано, что увольнять рабочих без согласия комиссии я тоже не могу, — начиная терять свой ровный тон, сказал Василев.

— Платите им меньше, — рубил Киреев, теперь уже весь красный.

— Они снова забастуют!

— Прогнать! Не уволить, а прогнать их вовсе с мельницы!

— Не уйдут.

Это был уже не разговор. Они просто кричали друг на друга.

— Так я, что ли, Иван Максимович, должен теперь управлять вашей так называемой мельницей?

— Вы должны охранять меня от насилия! Это ваша обязанность.

— А как? — теперь этот вопрос задал уже Киреев.

— Я не знаю. Как угодно. Силой оружия!

— У меня его недостаточно… — И пыл у Киреева стал гаснуть. Он почувствовал, что круг спора замыкается.

— Но как же силой оружия? — заговорил Игнатий Павлович. — Министр путей сообщения господин Хилков сегодня разослал по линии телеграммы. Он обещает не увольнять ни одного забастовщика, только бы люди приступили к работе…

— А вы и рады! — врезался Киреев. — Вы, так сказать, либерал! Я помню: вы брали на работу Коронотову вопреки моим указаниям. Вы…

— …министр обещает оплатить за все дни забастовки. Обещает позаботиться об улучшении условий жизни рабочих. К тому же и сам высочайший манифест провозглашает определенные свободы…

— Но не свободу захватов! — повернулся к Игнатию Павловичу Василев.

— …и неприкосновенность личности — уже в любом случае. Как сочетать это с применением силы оружия?

Маннберга одолевало желание пустить острое словцо.

— Грозить оружием издали… — проговорил он, ни к кому не обращаясь.