Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Вы знаете, Густав Евгеньевич, — наклонился к нему Василев, — а меня, например, все же очень беспокоит такое обстоятельство. Подписан манифест… Я понимаю стремления рабочих писать «свои манифесты», но даже и этот дает им большие права. Так почему же нисколько не затихают, наоборот усиливаются революционные настроения у рабочих?

— Это все объясняется очень просто, Иван Максимович, — ответил Маннберг, рассеянно слушая Василева и витая в своих мечтах. — Говоря словами Романа Захаровича, революционеров своевременно не трахнули по голове так, чтобы убить до смерти. А теперь — чем больше им уступок, тем больше и настойчивости с их стороны. Ибо максимум требований рабочих — это все, весь мир. Вы не читали «Коммунистический манифест»: «…пролетарии могут потерять только цепи, приобретут же весь мир»?

— Нет, не читал, — пораженный силой слов, процитированных Маннбергом, проговорил Иван Максимович, — никогда не находил нужным читать такую литературу. Так, как вы сказали, там и написано?

— Во всяком случае смысл этот, — поворачиваясь к Василеву, ответил Маннберг. — Следовательно, они не отступят от своих требований, пока… не приобретут весь мир. Очень просто.

— Позвольте, позвольте, — сказал Василев, — но ведь революция — это свобода, равенство. Так я понимаю. И манифест — это тоже шаг на пути к равенству, то есть к тому, в чем заключается суть революции.

— Совершенно верно, Иван Максимович. Но вы согласны иметь равные права с рабочими, сохранив при этом свой капитал, — с беспощадной откровенностью сказал Маннберг, — а рабочие хотят иметь равные права и вовсе не иметь вас с вашим капиталом. Повторяю: все чрезвычайно просто.

— Нет, не просто, Густав Евгеньевич! Есть же на свете республики, например Французская или Северо-Американские Соединенные Штаты, где между рабочими и предпринимателями превосходно сочетается равенство. Вот эта идея мне нравится.

— Иван Максимович! Чтобы в России получилась Америка, нужно Россию отдать Америке. Извините, у Лонк де Лоббеля этот каламбур вышел бы, очевидно. изящнее. Не думайте о других республиках, там и люди иные, и нравы иные. А русские рабочие хотят такую республику, которая вам не понравится.

— А вам? Вы говорите, словно ничуть не любите Россию, — обиженно сказал Василев, слегка отодвигаясь.

— Больше других ее любит Лука Харлампиевич, — ловко ответил Маннберг и вытянул шею, прислушиваясь, о чем говорит Баранов.

А тот, уставив глаза в потолок, обобщал суть всех разговоров.

— …Итак, господа, я делаю выводы. Если не будет войск, мы должны сидеть и дрожать. Так? Только войска способны принести нам спокойствие. Так? Будем об этом просить государя. Ну, а если все же не будет войск? Если держать войска в каждом городе — сверх сил государственных? Сегодня двадцать третье октября… — Он опустил глаза вниз и тут же грохнул кулаком по столу: — Бить! Самим бить! Любыми средствами и способами, при всякой возможности. Прошу понять, господа, что манифест написан не в интересах революции, — он сложил пальцы известным способом, — фигу им! — а в интересах государственных. Стало быть, не против нас, а за нас. И, стало быть, с двадцать четвертого октября нельзя больше махать хвостами, как телятам.

— Люблю Романе Захаровича за отчетливость, — сказал Маннберг.

— Только про город ведете все разговоры, — вдруг сорвался с места Петруха, — а нас жгут мужики. Казаков в Красноярск отпустили. Села кто защищать будет?

— Сядь, милочок, — остановил его Баранов. — мы с тобой поговорим еще наособицу. А ты пока подумай так: из города, а не из деревни главная смута сейчас расходится. Стало быть, не мы тебе, а ты нам помогай в первую очередь. Задушим смуту по городам — и тебя никто не тронет. Понял?

Петруха сел, сердито насупив брови. Ему не понравилось, что Баранов стал поучать его при людях. Он пожалел, что выскочил тут со своим разговором. Можно было бы обо всем столковаться с тестем и вечерком, у него на квартире.

— И еще, господа, — продолжал Баранов, отворачиваясь от зятя, — напоминаю вам всем, что объявлены вы-: боры в нашу городскую думу. Проведены они должны быть и полном соответствии с буквой и духом высочайшего манифеста. Одним словом, при полной свободе и прочем. Сие неуклонно и широко внушать всем жителям города. А список будущих гласных, — он щелкнул ногтем по запертому ящику стола, — список здесь. И незыблемый! Ясно? У меня все, господа.

10

После обильного снегопада и наступивших вслед за ним оттепельных дней установилась ясная погода со звонкими морозцами. Земля постепенно твердела и, словно чугун, отзывалась даже на самый легкий удар кованого копыта коня. Шелестя на перекатах, по Уде поползла мелкая иглистая шуга. На плесах, между перекатами, вдоль берегов застыли светлые, как зеркала, тонкие ледяные поля. Они с каждым днем становились все шире и прочнее и выдерживали уже человека.