Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

Лиза повернула к Лебедеву лицо, запорошенное железной окалиной, и тут же пригнулась: пуля ударила в лист железа, осыпав их обоих ржавчиной.

— В который раз так… — испуганно проговорила она. И, не дожидаясь расспросов Лебедева, сама взволнованно стала рассказывать, как Вера выбежала из пролома, постояла возле угла депо, оглянулась…

— …Сердце у меня так и оборвалось. Крикнуть бы ей: «Воротись! Куда ты?» Все равно не услышит. И все тут. которые были рядом со мной тоже… Ой, Василий Иванович, гляньте…

Дверь цеха распахнулась. Лавутин со двора втащил Савву, крепко держа парня за руку у плеча. Савва вырывался, выдергивал руку, кричал:

— Гордей Ильич… Гордей Ильич, пусти!.. Пусти, я пойду. Может, она жива еще..

Лавутин не выпускал его, подтягивал к себе, убеждал:

— Не смей! Не смей, говорю! Сам только зря погибнешь…

Лебедев быстро спустился вниз. Такое страшное горе у человека! Савва вовсе не владеет собой и способен бог знает на что. Какие слова найдешь, чтобы утешить его, ободрить? Ничем, никак не утешишь. Но вокруг тесное кольцо осады, и пули просверливают баррикады, смерть грозит многим. Сейчас нужны мужество и мужество, воля… Савву может привести в себя только приказ.

— Опомнись!.. Слушай меня…

Савва рванулся и от Лебедева.

— Егор Иванович, не держи…

— Стой! Я приказываю тебе!

Сжатым кулаком Савва потер лоб, протянул руку к Лебедеву.

— Егор Иванович, дай хоть вынести ее…

— Ты видишь — сейчас невозможно. Тебя сразу убьют…

Снова распахнулась дверь, и в клубах белого пара вбежал Заговура. Лебедев бросился к нему.

— Что случилось?

Заговура постукивал зубами.

— Нам все равно не удержаться… Прибыл еще эшелон… Нужно вступить в переговоры… Я не хочу этого делать без вас, но я… — Он тонко с отчаянием вскрикнул — Я должен!

— Вы должны продержаться до темноты. Не дать им ворваться во двор. Если у вас есть совесть! Если вы не предатель! — Лебедев оттеснил его к стене, схватил за портупею, тряхнул: — Заговура, через два часа наступит темнота, и мы вырвемся!

Заговура сунул руку в карман шинели, выхватил комок бумаги.

— Вот… сейчас перебросили оттуда… Зубицкий в последний раз предлагает… обещает солдатам прощение… просить о прощении, если… сдадимся… Иначе — военно-полевой суд, — он кусал свои побелевшие, сохнущие губы, — солдатам скрыться невозможно… И тогда всем расстрел или каторга…

— Заговура! Мы вырвемся и будем продолжать борьбу!

Прострочила по стене снаружи пулеметная очередь. Заговура молча потряс головой. Лебедев понял: он все равно сдастся — теперь или через два часа. А без его роты попытка соединить свои силы с восставшими в Красноярске бессмысленна. Значит, только уход в подполье, в конспирацию… А сейчас — продержаться до темноты.

— Савва, ты слышал? Ты понял? Заговура сдается! Пойди приготовь шесть человек. Каждому топор, лом — что найдется. Как смеркнется, ступайте в конец двора, к паровозному кладбищу. Все соберемся — сразу проделать в заборе проходы. Будем прорываться.

Савва смотрел перед собой каким-то отсутствующим взглядом, хотя и силился понять, что говорит ему Лебедев. Автоматически повторял за ним:

— Да., да… я понимаю… шесть человек… в заборе проходы… прорываться… Я сделаю, Егор Иванович…

Лебедев коротким порывистым движением обнял его и отпустил.

— Савва, тяжело, я знаю. Не вздумай самовольничать. За жизнь всех людей сейчас отвечаешь. За революцию. — Лебедев сделал шаг к двери. — Заговура, идемте.

— Куда?

— Во двор… Проверять наружную оборону. Вы должны быть вместе со мной — На ходу он жестко прибавил: — Чтобы вы не подняли белого флага.

Морозная мгла уже наполняла углы двора, а дальше, за забором, лежала серой неподвижной толщей Ночь будет — хоть глаз коли. Хорошо! Стрельба стала реже. Видимо. Зубицкий выжидает ответа Заговуры. Сколько времени будет он выжидать? Засветло штурмовать он не станет. Зачем ему нести лишние потери? Впотьмах легче подойти к забору, взломать его и потом ворваться во двор и в мастерские. Надо опередить расчеты Зубицкого.

В каменных кладовых прямо на полу пылали костры из вагонных досок. Туда, сменяясь на баррикадах через каждый час, бегали греться осажденные. Особенно сильно зябли дружинники и солдаты из роты Заговуры, те, кто держал оборону снаружи корпуса главного цеха, у проходной, у вспомогательных цехов, препятствуя осаждающим взломать забор. На кострах в котлах и ведрах женщины таяли засыпанный паровозной гарью снег: Зубицкий приказал перекрыть трубы, и мастерские остались без воды. Дружинники подходили, черпали чем придется эту мутную жидкость, пили и сплевывали, когда на зубы попадались угольки. Шутили, смеялись. «Есть снег — мы и без воды проживем». Но лица у всех были измученные — видно, что люди держатся крайним напряжением воли.

Лебедев с Заговурой обошли все посты, все баррикады, построенные во дворе. Дружинники спрашивали:

— Как там, не сымает осаду Зубицкий?

Они и сами теперь понимали: если Зубицкий не уйдет, им здесь гибель. А сдаться — позор, измена делу революции. И только ли позор? Тогда их всех перепишут и будут судить. Выходит, предать революцию, стать на колени — и потом все же на каторгу!