Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Вот видите, Алексей Антонович, народная поговорка оправдывается: «Февраль — бокогрей», — радостно говорил Иван Герасимович, привешивая к подоконникам бутылки и опуская в их горлышки закрученные жгутом полоски марли, чтобы туда стекала натаивающая с окон вода. — По календарю до весны еще далеко, а ее посыльные уже высланы. «Весна идет, весна идет! Мы молодой весны гонцы. Она нас выслала вперед…» Смотрите, Алексей Антонович, какие великолепные ручьи!

— Иван Герасимович, но ведь поэт писал не об этих ручьях, которые текут у нас с окон и портят стены.

— Нет, нет, Алексей Антонович, — возражал старик, пряча хитрую усмешку в своих пушистых усах. — Никак пет, у поэта прямо сказано: «… она нас выслала вперед во все концы». Следовательно, и на окна нашей больницы.

— Обманщик ваш февраль, Иван Герасимович. Да еще в Сибири, у отрогов Саян. Здесь апрель и то не всегда весну с собой приносит. Да уж если вспоминать поговорки, так о марте что говорят: «Захочу — корове рог сворочу!»

— Пусть себе сворачивает. Все же начало весны, Алексей Антонович, уже заложено в этом ласковом солнышке, в этих первых капельках и ручейках. Вы знаете, что в феврале у глухарей брови начинают краснеть?

— Я не охотник.

— Для этого и не нужно быть охотником, достаточно быть натуралистом, любить природу. Прошу вас, подберите несколько синонимов к слову «весна».

— Пожалуйста, конец зимы, май, цвету Юнона…

— Никуда не годится! Вот вам синонимы весны: радость, счастье, молодость, любовь, жизнь.

— Ну, это уже слишком свободно, Иван Герасимович!

— Отлично! Прибавим еще и свободу. Разве свобода не весна человечества?

— Мечтатель вы мой! — и Алексей Антонович от души обнял задорно улыбающегося старика.

Оттепель продолжалась целый месяц, а двадцать восьмого числа к вечеру начало опять примораживать. С севера потянул пронзительный, обжигающий ветер — хиуз. Он посбрасывал с крыш тонкие рубчатые сосульки, разбил их и усыпал тротуар острой ледяной крупой.

— Помните, что я вам говорил, Иван Герасимович, насчет марта? — с торжеством спрашивал фельдшера Алексей Антонович. — Какой теперь синоним к нему, кроме «зимы», вы подберете?

— Весна продолжается!

В этот вечер Мирвольский ушел из больницы домой несколько раньше обычного. Двадцать восьмое февраля — день рождения Анюты, Ольга Петровна испекла именинный пирог. Так она делала все эти годы, и все эти годы двадцать восьмое февраля у них в доме было днем и праздничным и немного грустным. Ольга Петровна заказывала в церкви молебен «о плавающих и путешествующих». Алексей Антонович отправлял Анюте поздравительные телеграммы (если знал ее постоянно меняющийся адрес). В этом году, грустя, он ей послал открытку в Александровский централ. Алексей Антонович не был уверен, там ли еще находится Анюта и получит ли она его поздравление — вестей от нее давно не было, — но все же открытку послал.

Дома впуская сына в прихожую, Ольга Петровна остановила его:

— Алеша, мы совершенно забыли купить сегодня к обеду кагор, вино, которое так любит наша именинница. Пока ты еще не разделся сходи, пожалуйста к Могамбетову.

— Нет, мама, я не забыл, я не покупал умышленно. Этот день рождения Анюты особенно грустный. Пить вино за ее здоровье, когда сама она сидит в тюрьме, просто кощунственно. Помнится, я даже говорил тебе об этом.

— Да, Алеша, но теперь я думаю, что мы были не правы. Анюта так любит веселье.

— Оттого, что мы будем пить вино, Анюте не станет веселее.

— Кто знает, может быть, и она развеселится.

— Суеверие? — они оба любили попрекать друг друга этим словом. Ни тот, ни другая всерьез в приметы не верили, но все же в душе у каждого какие-то остатки предрассудков были.

— Нет, нет, Алешенька, сегодня я в особенности далека от всякой мистики. Сходи к Могамбетову, голубчик.

— Хорошо, я сделаю, как ты говоришь мама.

Вернулся с покупкой он очень быстро, его подгонял все усиливающийся морозец, а оделся с утра Алексей Антонович не по сезону легко. Растирая перчатками уши, покрасневшие на резком ветру, он раздевался в прихожей. Ольга Петровна из кухни торопила сына:

— Алеша, отнеси кагор в мою комнату и тотчас же возвращайся сюда, поможешь мне вынуть из печи пирог. Боюсь, не перестоялся ли.

— Тогда я лучше сейчас помогу тебе.

— Алеша, сделай, как я прошу.

Мирвольский торопливо прошел в комнату матери, свободной рукой откинул портьеру, необычно почему-то опущенную, шагнул к столу — и остолбенел.

С диванчика навстречу ему встала Анюта.

Бутылка выскользнула из рук Алексея Антоновича. Звякнув о кромку стола, она упала между ними. Красная струйка поползла по доскам пола.

— Анюта!.. Боже мой!.. Ты?.. Откуда?

— Как видишь, Алеша… Освободилась… Вышла…

Она помогла ему поднять бутылку и поставить в глубокую тарелку.

— Боже мой, ты свободна! Анюта… — твердил Алексей Антонович, глядя на выпачканные кагором свои и Анютины пальцы. Он не знал, что ему делать, он даже не мог поздороваться.

— Да как же это? — За спиной у сына с горячим пирогом на блюде, стояла испуганная Ольга Петровна.