Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Ничего, ничего, Ольга Петровна! Алеша, здравствуй же наконец! — Анюта подала ему руку, с которой, словно кровь, стекали капли вина.

Он поцеловал ее в запястье, при матери не смея поцеловать в губы. Ольга Петровна салфеткой высушила на полу медленно растекающиеся ручейки кагора, принужденно засмеялась:

— Ну вот, теперь у всех одинаковые, — и подняла вверх свои руки. — Пойдемте на кухню отмываться.

— Мама, ведь это нехорошая примета? — пропустив Анюту вперед, шепотом спросил Алексей Антонович.

— Где пьют, там и льют, — наигранно весело откликнулась Ольга Петровна. — Все это сущие пустяки! Тем более что кагора осталось достаточно, чтобы поздравить нашу дорогую именинницу.

Действительно, бутылка не разлетелась совсем, а только дала лучистые трещины и ближе к горлышку из нее выпал треугольный кусочек стекла. Вина нашлось, чтобы трижды наполнить узкие граненые рюмки.

И все же так нелепо нарушенная вначале радость встречи не сразу стала полной. Пусть не совсем осознанно, но каждому из них что-то мешало: Алексею Антоновичу — досада на свою неловкость и то, что он в растерянности, в замешательстве встретил Анюту совсем не так, как невесту; Ольге Петровне — неприятный осадок от неудавшегося сюрприза сыну и суеверное предчувствие какой-то беды; Анюте — предстоящий разговор с Алексеем Антоновичем. И потому они перебивали друг друга, говорили особенно громко и, путем даже не вслушиваясь в ответы, без конца переспрашивали об одном и том же.

Среди этого путаного, беспорядочного разговора они по очереди выпили за здоровье всех троих. И постепенно скованность прошла, все повеселели.

Поднимая свою рюмку в третий раз, Анюта с сожалением скосила глаза на бутылку. Алексеи Антонович это заметил.

— Тебе хочется провозгласить еще один тост? Какой?

— Нет… Это не важно. Потом, — словно про себя отозвалась Анюта. А вслух заговорила очень уж громко и возбужденно — За твое здоровье, Алеша, и за такую жизнь всех людей, которая никогда не омрачалась бы горем!

— За героев, которые не щадят себя в борьбе за эту благородную цель! За тебя, Анюта! — дополнил Алексей Антонович.

— Не надо делать из меня героя, Алеша, — сказала Анюта, задерживая рюмку у губ, — на это у меня нет ни малейшего права. А комплементы такого рода девушкам не говорят. Можно молчальнице сказать, что она остроумна, дурнушке — что она красива. Но вольничать со словом «герой» — нельзя. Это священное слово не для шуток.

— Если бы ты не поправила Алешу, я, вероятно, сделала бы это сама. Хотя, Анюточка, ты понимаешь, как трудно мне было бы это сделать, не обижая сына и особенно… — Ольга Петровна остановилась.

— …дочь, — поспешил закончить Алексей Антонович.

У Анюты слегка дрогнула рука, в которой она все еще держала рюмку с вином, но она никак не отозвалась на слова Алексея Антоновича. А тот, любуясь смущением девушки, немного притворно вздохнул:

— Когда же перестанут все меня поправлять? Какое счастье для моих больных, что это происходит дома, за рюмкой вина, а не в тот момент, когда я выписываю им свои рецепты! Но сейчас я уступаю мнению большинства.

— Уступаешь… Значит, в душе ты все же остаешься при своем мнении?

— Нюта, для меня ты всегда останешься героем, так же, как небо остается небом.

— Ну, довольно, довольно, — запротестовала Ольга Петровна, — иначе мы никогда не выпьем. Или выпьем лишь за благополучное завершение спора, забыв даже, о чем начали спорить. Чокнемся заново!

И рюмки весело зазвенели.

— А все же, Алеша, небо — это только наше воображение, а на земле мы живем. — Анюта поставила пустую рюмку на стол.

— Почти то же однажды мне сказал Михаил, — заметил Алексей Антонович.

— Тогда я рада, что повторила его слова.

— Михаил уже отвадил меня летать в облаках, но, признаться, по старой привычке, заглядываться на небо я все еще люблю.

Анюта повернулась, свет лампы упал ей прямо в лицо, и Алексей Антонович заметил белый шрам, идущий от левого угла рта Анюты наискось почти через весь подбородок.

— Нюта! Что это? Раньше у тебя этого не было.

— A-а! Это сделано на земле, Алеша, — спокойно объяснила Анюта. — А точнее: в Александровском централе.

Алексей Антонович помрачнел. Сразу всплыл в памяти один из его давних разговоров с Лебедевым.

«Миша, чтобы понять эту жестокую жизнь, мне, видимо, надо в самом себе непременно воспитать жестокость», — сказал он тогда.

Но Лебедев возразил ему: «Нет. От этого жизнь ты лучше все равно не поймешь, а врагом жизни ты тогда наверняка станешь. — И уточнил: — Всякой другой жизни, кроме своей». — «Но ведь враги, с которыми сейчас борешься ты, страшно жестоки. Как же тогда не отплатить и им такой же монетой?» — «К нашим врагам мы должны быть беспощадны. А беспощадность к врагу и жестокость — вовсе не одно и то же. Беспощадность — от сознания своей правоты, а жестокость — только от бессилия».