Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

«Старею я, что ли?» — вдруг подумал он. И пробежался по лицу концами пальцев. На лбу он нащупал резкую, глубокую морщину, оттянул кожу вблизи нижнего века, сжав ее в складку, и почувствовал, что она не сразу расправилась. «В зеркале всего этого я почему-то не замечал. Может быть, не хотелось замечать? А мне ведь уже тридцать шестой!»

И это ощущение — еще не начала старости, но безусловного конца молодости — в душе Алексея Антонович ча сразу как-то тесно сплелось с тем чувством грусти, какое он испытал, войдя в поблекший лес. В тот самый лес, какой ему запомнился в сиянии разноцветных огней на капельках дождя, оставшихся среди пучков густой зеленой хвои. Тогда было радостное утро самого радостного дня его жизни. Но утро миновало, а самый день так и не наступил. И вот теперь приближается уже грустный вечер…

Алексей Антонович в волнении встал, вглядываясь вверх, на откос Мольты, словно надеясь, что там, в чаще тонких сосенок, снова мелькнет голубой газовый шарфик Анюты и ее звонкий молодой смех, как и тогда, опалит ему сердце…

Нет! Это не возвращается. Так же как не разгладятся уже морщины, пробороздившие ему лоб. Сумел подняться по этому крутому склону горы к своему счастью и не сумел с ним дальше пойти — кто же, кроме тебя, виноват? Чего еще ты хочешь? Чтобы эта вот юная сосенка перед тобой встрепенулась, ожила и, как в сказке, обратилась в живую Анюту? Но даже это скорее случится, чем настоящая, несказочная Анюта придет к тебе как любимая…

Солнце все ниже… Успеют ли они с Михаилом пройти под Мольтой засветло? Правда, сейчас вода небольшая — так не случится, как тогда…

Как странно. Если бы тогда не гроза и не валом поднявшаяся в реке вода, назвала ли бы его Анюта первой: «Алеша»? И решился ли бы сам он когда-нибудь сказать ей о своей любви? Как дрожала она тогда под секущими струями дождя, прижимаясь к нему своим горячим плечом! Но что осталось от всего этого?

38

В сопровождении Саввы и Лавутина Лебедев появился на тропе как раз в тот момент, когда солнце нижним своим краем село на черный голец. Алексей Антонович поспешил им навстречу.

— Все отлично, Алеша, — поняв немой вопрос Мир-вольского, сказал Лебедев, когда они приблизились друг к другу. — Были речи и до меня неплохие, но я, кажется, тоже в грязь лицом не ударил. Как, Гордей Ильич?

— Здорово ахнул, — подтвердил Лавутин. — Особенно хорошо у тебя получилось насчет того, что броненосцем «Потемкиным» скоро станет вся Россия.

— И что каждый, кто был на массовке сегодня, — матрос с этого броненосца, — проговорил возбужденно Савва. Он все еще находился под впечатлением речей.

— Нечаев тоже хорошо сказал: «Вот флаг нашего броненосца!» И показал рукой на скалу, на слово «Свобода», — добавил Лебедев. — Это флаг, говорит, никто не заставит спустить с мачты нашего корабля, пока он не бросит якорь в гавани Республики.

— Надолго сегодняшний разговор в народе останется, — весело пробасил Лавутин.

— И полиция не мешала? — спросил Мирвольский.

— Появилось под конец десятка полтора, — пренебрежительно отозвался Савва. — Камни сразу в них полетели. Ну, они и в попятную. Стояли внизу, глядели издали. Кого попало хватать им расчету нет, а которые с речами выступали, те по кустам да по щелям между утесами к домам растеклись.

У ключа Лебедев попрощался с провожатыми. Он махал рукой Лавутину и Савве, пока те не скрылись в темнеющем сосняке. Потом припал к роднику и пил жадно и много. Вымыл руки, лицо, намочил свои длинные волосы и, отбрасывая их назад, проговорил:

— Ой, как славно! Пошли, Алеша. Мы успеем к поезду?

— Успеем. Только бы засветло пробраться под Моль-той. Придется прыгать по камням.

— А! Это интересно.

Некоторое время они шли молча. Лебедев перебирал в памяти выступления на массовке, думал с удовлетворением, что теперь говорят гневно, горячо и зажигательно не только приезжие агитаторы, но и сами рабочие. Им хочется не просто слушать — им хочется действовать!

Так, думая каждый о своем, придерживаясь лесной опушки, они обогнули Мольтенский луг и стали спускаться к Уде. Краски заката тускнели и отцветали, но в летних прозрачных сумерках камни в реке были хорошо различимы. Они тянулись длинной прерывистой грядой, местами через них перехлестывались волны прибоя. Леденящим холодом веяло от скалистого берега.

— Великолепно, Алеша! Великолепно! — крикнул Лебедев, первым начиная прыжки по камням. — Это мне нравится больше всего. Раз-два! Раз-два! Ну-ка, проявим нашу ловкость…

— А я однажды попал здесь в сложное положение, — Алексей Антонович тоже не отставал от Лебедева. — Накатилась большая вода и отрезала мне обратный путь. Я был с Анютой, и она осталась одна там, за Мольтенской горой. Представляешь, ночью, в грозу…

— Она не из пугливых, — заметил Лебедев, останавливаясь и выбирая направление, куда лучше прыгнуть. — Но в грозу, ночью, да еще в таких дебрях, конечно, все же страшно.

— Миша, — вдруг зазвеневшим голосом проговорил Алексей Антонович, — ты очень коротко ответил там, возле Уватчика, на мой вопрос об Анюте. Это правда, что она здорова?

— Да. Ты можешь быть совершенно спокойным.