Хрен знат 2

От аэропорта до дома рукой подать. Я нажимал на педали, где можно срезал углы и всё пытался предугадать, что сделает Зинаида Гагарина, прочтя мою анонимку. Скорее всего, не выбросит, не порвёт и обязательно выпишет для себя основные тэги: 27 марта, учебно-тренировочный МИГ-15, инструктор Серёгин. Выпишет, и вместе с письмом побежит к матери за светом. Анна Тимофеевна чуть старше моей бабушки. А у людей этого поколения и сердце вещун, и мудрости на троих. Не мне их учить, какие слова можно доверять телефону, а какие донести лично.

* * *

Ещё не доехав до островка, я издали углядел бабушкин белый платок и красную велосипедную раму. Ловко у неё получается. А вот на огороде с велоблоком не развернуться. Там слишком узкие грядки, а между ними, во всю длину, ряды культурного винограда: «рислинг», «воловье око», «дамские пальчики»… Столько сортов, что все не запомнишь. В моей голове они различались величиной ягод и степенью созревания.

Два самых ранних куста росли на углу у межи. Мимо них я бегал к колодцу, не забывая щипнуть и проверить на вкус самую крупную «бубочку». Одному из них будет суждено пережить меня. Уцелеть, когда мамка под корень вырубит весь виноград. Он будет упрямо тянуться к солнцу, лезть под лопату, пока я не плюну в сердцах и не скажу: «Да хрен с ним! Если так хочет — пускай живёт!» Взглянув на него, я часто потом вспоминал свою любимую фотографию. Там дед в серой рубашке и неизменной соломенной шляпе взвешивает в ладони огромную кисть. А рядышком бабушка в цветастом переднике. Стоит, теребит косу, застенчиво улыбается. Ещё молодые, красивые. И ей, и ему полста пять. Живая картинка. Жалко, что мамка сожгла.

— Иди! — окликает меня Елена Акимовна. — Там уже дед все глаза проглядел: «Где мой велосипед?»

Думал, скажет она про маки, что «дурак красному рад». Нет, промолчала.

Не успел поставить букет в банку со сколотым горлышком и налить свежей воды, Степан Александрович тут как тут:

— Поехали, Сашка, вдвоём. Глядишь, что-то подскажешь.

Вывел он велосипед за калитку, а тут я его и спрашиваю:

— Ты ж не забыл бидончик для керосина?

— Ох, чёрт его зна-ает…

* * *

Петро жил в турлучной хате, оббитой рельефной алебастровой плиткой, имитирующей кирпичную кладку. Во дворе ни единой травинки. Всё подбирала стайка прожорливых уток. От калитки до хозпостроек тянулась по-над землёй проволока-катанка. К ней за кольцо крепилась дебёлая цепь калибром на волкодава. Таскал её взад-вперёд тот самый приблудный щенок, что ещё на прошлой неделе охранял на смоле сторожку.

— Проходьте сюда! — крикнул хозяин из глубины двора. — Не бойтесь, собачка не тронет!

«Сарайчик» был по размеру сопоставим с хатой. Только чуть выше. Мощные стены выложены внахлёст железнодорожными шпалами и оббиты внутри листами фанеры. Венчала конструкцию железная крыша от списанного железнодорожного крана. Ну, «где работаем — то и имеем».

На фоне некрашеных стен, вибростол смотрелся игрушкой. Ростом чуть выше меня и рабочей площадкой меньше чем метр на два. Судя по швам, «лепил» его легендарный Сидорович, тот самый элеваторский сварщик, что «и по пьяному делу нигде не насрёт». А красил наверно Петро. Вызывающе яркой киноварью, кисточкой, от руки.

— Ножки бы надо зацементить, — справедливо заметил дед. — Как начнёт чертовать эта… эта… — не найдя подходящего слова, он скомкал конец предложения, — и уйдёт у тебя уровень.

— Та! — Петр Васильевич с ожесточением плюнул и принялся ополаскивать руки в бочке с водой, — Как все одно чувствовал! Ну, не лежала душа заниматься сегодня формовкой. И попалась мне на глаза эта резина! Только раствор загубил… ой, ё-ё-ё…

Я в это время осматривал конструкцию агрегата, поэтому и не понял, что там произошло. Когда обернулся, дядька Петро прыгал на левой ноге. Пнул, наверно, в сердцах, какой-нибудь камень, да не рассчитал силу удара. Как говорит бабушка, «и смех, и грех».

Когда его взгляд снова обрёл способность видеть и понимать, он несколько раз замысловато выругался и сдавленно произнёс, обращаясь конкретно ко мне:

— Слышь, Кулибин, шёл бы ты… в огород, клубнику щипать!

И как догадался, что я чуть не заржал?

Дед тоже покачал головой и взглянул на меня с осуждением.

Из монолога Петра Васильевича я не пропустил только начало. За тыльной стеной сарая всё хорошо слышно, а клубничная грядка была у него именно там. Пока я её искал, хозяин двора успокоился и стал говорить более связно, без матюков.

Как я понял, первая партия получилась у него на ура. «Две штуки всего-то забраковал». И то потому, что «не стал дожидаться, когда тротуарная плитка окончательно высохнет и разобрал опалубку».

— Глянул я на неё, Степан Александрович, нет праздника на душе. Такое оно серое и невзрачное! Какой идиот будет тебе за укладку платить, если дешевле забетонировать двор? Рисунок какой пустить по лицевой стороне? Тут-то мне на глаза и попался диэлектрический коврик. А что если, думаю, положить на него поддон? Как будет смотреться плитка с полосками поперёк?

Дед что-то спросил. Так тихо, что я не расслышал.