Хрестоматия Тотального диктанта от Быкова до Яхиной

В шесть утра, тщательно одетый и причесанный, он уже стоял у пришкольной колокольни с карманными часами в руках. Дождавшись, когда обе стрелки сольются в единую линию (часовая на шести, минутная на двенадцати), что есть силы дергал за веревку – и бронзовый колокол гулко отзывался. За многие годы упражнений Бах достиг в этом деле такого мастерства, что звук удара раздавался ровно в тот момент, когда минутная стрелка касалась циферблатного зенита, и ни секундой позже. Мгновение спустя каждый в деревне поворачивался на звук и шептал короткую молитву. Наступал новый день…

Часть 2. День

За годы учительства, каждый из которых напоминал предыдущий и ничем особенным не выделялся, Якоб Иванович настолько привык произносить одни и те же слова и зачитывать одни и те же задачки, что научился при этом мысленно раздваиваться внутри своего тела: язык его бормотал текст очередного грамматического правила, рука зажатой в ней линейкой вяло шлепала по затылку чересчур говорливого ученика, ноги степенно несли тело по классу от кафедры к задней стене, затем обратно, туда-сюда. А мысль дремала, убаюканная его же собственным голосом и мерным покачиванием головы в такт неспешным шагам.

Немецкая речь была единственным предметом, во время которого мысль Баха обретала былую свежесть и бодрость. Начинали урок с устных упражнений. Ученикам предлагалось рассказать что-либо, Бах слушал и переводил: перелицовывал короткие диалектные обороты в элегантные фразы литературного немецкого. Двигались не спеша, предложение за предложением, слово за словом, будто шли куда-то по глубокому снегу – след в след. Копаться с азбукой и чистописанием Якоб Иванович не любил и, разделавшись с разговорами, торопливо стремил урок к поэтической части: стихи лились на юные лохматые головы щедро, как вода из лоханки в банный день.

Любовью к поэзии Баха обожгло еще в юности. Тогда казалось: он питается не картофельным супом и квашеной капустой, а одними лишь балладами и гимнами. Казалось, ими же сможет накормить и всех вокруг – потому и стал учителем. До сих пор, декламируя на уроке любимые строфы, Бах все еще чувствовал прохладное трепетание восторга в груди. Дети страсти педагога не разделяли: лица их, обычно шаловливые или сосредоточенные, с первыми же звуками стихотворных строк приобретали покорное сомнамбулическое выражение. Немецкий романтизм действовал на класс лучше снотворного. Пожалуй, чтение стихов можно было использовать для успокоения расшалившейся аудитории вместо привычных криков и ударов линейкой…

Часть 3. Вечер

Бах спускался с крыльца школы и оказывался на площади, у подножия величественной кирхи с просторным молельным залом в кружеве стрельчатых окон и громадной колокольней, напоминающей остро заточенный карандаш. Шел мимо аккуратных деревянных домиков с небесно-синими, ягодно-красными и кукурузно-желтыми наличниками; мимо струганых заборов; мимо перевёрнутых в ожидании паводка лодок; мимо палисадников с рябиновыми кустами. Шёл так стремительно, громко хрустя валенками по снегу или хлюпая башмаками по весенней грязи, что можно было подумать, будто у него десяток безотлагательных дел, которые непременно следует уладить сегодня…

Встречные, замечая семенящую фигурку учителя, иногда окликали его и заговаривали о школьных успехах своих отпрысков. Однако тот, запыхавшийся от быстрой ходьбы, отвечал неохотно, короткими фразами: времени было в обрез. В подтверждение доставал из кармана часы, бросал на них сокрушенный взгляд и, качая головой, бежал дальше. Куда он бежал, Бах и сам не смог бы объяснить.

Надо сказать, была еще одна причина его торопливости: беседуя с людьми, Якоб Иванович заикался. Его тренированный язык, мерно и безотказно работавший во время уроков и без единой запинки произносивший многосоставные слова литературного немецкого, легко выдавал такие сложноподчиненные коленца, что иной ученик и начало забудет, пока до конца дослушает. Тот же самый язык вдруг начинал отказывать хозяину, когда Бах переходил на диалект в разговорах с односельчанами. Читать наизусть отрывки из «Фауста», к примеру, язык желал; сказать же соседке: «А балбес-то ваш нынче опять шалопайничал!» – не желал никак, прилипал к нёбу и мешался меж зубов, как чересчур большая и плохо проваренная клёцка. Баху казалось, что с годами заикание усиливается, но проверить это было затруднительно: беседовал с людьми он всё реже и реже… Так текла жизнь, в которой было всё, кроме самой жизни, спокойная, полная грошовых радостей и мизерных тревог, некоторым образом даже счастливая.

Мотылек Рассказ

Огромная рука протянулась с неба и ухватила Мотылька за волосы. Волны, уже сомкнувшиеся над головой, расступились, в глазах опять полыхнул огненный шар закатного солнца. Мотылек всё еще судорожно ловил ртом воздух вперемешку с пресной речной водой, а неведомая сила уже тащила его – не в облачную высь, как показалось в первый миг, а на палубу небольшого рыбацкого катерка.