Хрестоматия Тотального диктанта от Быкова до Яхиной

«Сегодня будет пол-литра, не меньше», – обреченно размышлял Мотылек, наблюдая приготовления рыбаков к причаливанию. На Остров не глядел – и так чувствовал его приближение: холодные змейки бежали по звеньям позвоночника, кольцами сворачивались в животе, тяжело клубились там; кровь стала холодной, как вода за бортом.

Рулевой направил катер прямо к ветхому домику на причале, который на десяток метров выдавался с крутого берега в реку. Двое рыбаков копошились у люка трюма.

Шум мотора резко стих. Под частый плеск волн и крики чаек катер, покачиваясь, ткнулся в старые автомобильные шины и пришвартовался.

– Заждались уже ваш груз, – раздался высокий, надтреснутый голос.

Это был голос деда. Он вместе с двумя санитарами вышел из тени домика и, уперев руки в бока, ждал катер. Лицо его даже в мягком закатном свете оставалось жестким: солнце резко обозначило извилистые борозды морщин, крутые выступы надбровных дуг, подушки набрякших век над бойницами глаз, узкую щель рта. Только седой бобрик проволочных волос золотился нежно и трогательно.

Мотылек помертвел. Он сполз по борту вниз, на палубу, и скрючился под штормовкой, опустив на лицо капюшон.

– Это не наш груз – это ваш груз, – рыбак с большими руками легко спрыгнул на серые доски причала и протянул деду плотно набитый чем-то портфель. – Тут бумаги.

– А это… – рыбак завел руку назад и достал со спины, из-под ремня, серую папку для документов, – накладная. Распишитесь.

– Получу – распишусь, – буркнул дед. – Где они?

Рыбак махнул рукой товарищам на катере. Один из них, ожидавший у трюма, осторожно приоткрыл люк и спустился вниз.

Через пару секунд из трюма показалась безволосая голова со свежими бритвенными порезами по всему затылку. Голова часто и мелко кивала. Мотылек, наблюдавший за происходящим из блиндажа спасительной штормовки, по одному этому покачиванию понял: белый. Белыми на Острове называли обитателей психушки. Когда-то, очень давно, пациентам выдавали белые пижамы. Потом их заменили на серые, позже – и вовсе на полосатые. А прозвище так и осталось – прижилось.

Белый не спеша поднимался из трюма. Больничная пижама невнятного цвета, огромная бесформенная обувь без шнурков. Оказалось, что в постоянном движении у него не только голова – его плечи, руки, позвоночник мелко и не в такт подрагивали, делая их хозяина похожим на большую марионетку, ведомую пьяным кукольником. Когда пассажир вышел на палубу, стала ясна причина его медлительности: руки крепко связаны за спиной витым каналом на несколько хитрых узлов. От запястий канат шел к ногам и кольцами охватывал лодыжки, оставляя небольшое пространство для шага. Конец был в руках у рыбака, который поднимался вслед за пленником, направляя его легкими тычками в спину. Белого переправили на причал, и один из санитаров увел его в глубь Острова.

Вторым из трюма показался низенький толстяк. Его бритый череп был чересчур мал для оплывшего бесформенного тела, а руки и ноги – слишком коротки. Мотылек заметил серебристую нитку слюны, падающую на мятый отворот пижамы, и кроткий, обращенный внутрь себя взгляд бесцветных глаз. Белый просеменил по палубе на причал и был передан второму санитару.

– Всё сходится, – подытожил дед, глядя в документы. – Два тела. Одно мужского пола, второе женского. Принял.

И расписался в накладной.

«Какое же из них было женского пола? – изумился Мотылек. – Неужели толстяк?..»

– Это еще не всё, – рыбак с большими руками спрятал папку с накладной обратно за спину. – Есть третье тело. Идет под грифом «Ч». Документов, естественно, нет.

– М-м-м… – дед матерно сплюнул. – Опять неучтенка… Ну, давайте его сюда, недобитка.

Из трюма вывели третьего. Он был высок и худ, движения изможденные, но голову держал прямо. Оказавшись на палубе, внимательно огляделся и вдохнул всей грудью. Мотылек понял: «Не настоящий белый».

За долгие годы жизни бок о бок с немного, сильно и полностью сумасшедшими у многих островитян развилось умение определять душевную болезнь с первого взгляда. Вроде, бывало, и совсем нормальный человек, и рассуждает, и ведет себя, как самый обычный гражданин, – а Мотылек с первого взгляда чуял в нем червоточину, скрытую незалеченную сердечную рану, едва уловимый запах гниения души. И знал: либо уже случаются с этим человеком моменты потери обычного уравновешенного состояния – предвестники надвигающейся душевной болезни, либо еще придут. И дорога ему одна – в один из красных храмов на Острове. Никогда не ошибался… А уж если в глаза кому заглянуть – так это вовсе зеркало, в котором вся душа отражается, как она есть, со всеми ее изъянами и тенями. Вот и дед (Мотылек это ясно видел, особенно по блеску выцветших бледно-голубых глаз) одной ногой уже в психушке, даром что санитар. Только когда старый алкаш, белая его душа, встретит свою суженую, тоже белую, родом из бутылочки, и с ней под ручку в свою же лечебницу пойдет, как под венец, – никому не ведомо…