Христа распинают вновь

Он подмигнул попу Фотису.

— Скажи нам лучше, сколько груш помещается в сумке?

— И не стыдно тебе, старый хрыч? — ответила, покраснев, толстуха и, хихикая, скрылась на кухне.

Герасимос разразился хохотом.

— Что за народ эти женщины, отче! — сказал он. — Я не знаю, как написано в священном писании, но точно знаю одно: мужчину создал бог, а женщину — дьявол; И я могу это доказать тебе: я уже всех переспросил «сколько груш в сумке?» — никто не мог ответить. Но моя жена, плутовка, угадала. «Две», — ответила она! Слышишь, вот чертово племя, индюшка!

На другой день утром поп Фотис, босой, в бедной, поношенной рясе, направился к дому архиепископа. Ему открыла толстая крестьянская девушка, посмотрела на его пустые руки и надула губы.

— Так рано не приходят, — сказала она, — владыка еще не проснулся.

Поп Фотис сел ка каменную скамью во дворе и стал ждать.

Постепенно подходили и другие посетители — мужчины и женщины. У каждого в руках было подношение — корзиночка яиц, кролик, курица, головка сыру. Толстая крестьянка забирала все это, улыбалась, уносила в дом и приглашала присесть — на стуле или на скамейке, смотря по подарку.

— Его племянница… — тихо сказал какой-то старичок.

Через час по всему двору из уст в уста прошла весть, что владыка проснулся; один слышал, как скрипнула кровать, другой, как архиепископ кашлял, а третий, как он полоскал горло.

— Он пьет утром по сырому яйцу, чтобы поставить голос… — сказал старичок.

Все почтительно зашевелились и робко посмотрели на окно с закрытыми ставнями. Послышался сильный кашель, сморканье, потом легкое кряхтенье и плеск воды.

— Теперь он умывается… — опять сказал старичок.

В молчании все прислушивались к звукам, доносившимся из дома святейшего отца.

Через четверть часа они услышали скрип стульев и звон чашек, тарелок, ножей, вилок.

— Теперь он пьет кофе…

Через полчаса послышались визгливые голоса и плач.

— Теперь он бьет племянницу…

Через некоторое время заскрипела лестница и стало слышно, как кто-то громко высморкался.

— Теперь он спускается! — сказал громче, чем раньше, старичок и первый вскочил на ноги.

Все встали и не отрываясь глядели на дверь. Послышался громкий бас:

— Ангелика, кто пришел первым, пусть зайдет!

Открылась дверь, появилась толстушка с покрасневшими глазами, сделала знак попу Фотису. Поп Фотис прошел вперед, вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Архиепископ стоял перед круглым столом. Был он невысокого роста, крепкий, с короткой седой вьющейся бородой и бородавкой на носу, которая делала его похожим на носорога.

— Слушаю тебя, — сказал он. — Покороче! Мне кажется, что я тебя видел. Ты не из беженцев? Говори.

На секунду рассерженному попу Фотису захотелось уйти — уйти, сильно хлопнув дверью. И этот человек — представитель Христа на земле? И он проповедует людям справедливость и любовь? Разве можно ожидать от него справедливости? Но поп Фотис сдержался. Он вспомнил детей Саракины, надвигающуюся зиму и открыл уже было рот, чтоб заговорить, но архиепископ жестом остановил его.

— В следующий раз, — сказал он, — идя к епископу, надевай туфли.

— У меня их нет, — ответил поп Фотис. — Были, а теперь нет, извини меня. И Христос ходил босиком, уважаемый епископ.

Архиепископ нахмурил брови.

— Мне говорил о тебе поп Григорис, — сказал он, угрожающе покачивая головой. — Он говорил, что ты строишь из себя Христа, обещаешь установить равенство и справедливость на земле… И не стыдно тебе? Хочешь, чтобы не было больше богатых и бедных, и уж конечно, и архиепископов… Бунтовщик!

У попа Фотиса застучало в висках. Он сжал кулаки, но снова вспомнил голодных саракинцев и сдержался.

— Ты закончил богословское училище в Халки?

— Нет, твое преосвященство.

— Тогда как же ты смеешь проповедовать? Я не стану разговаривать с тобой, поп… Ты пришел просить меня о каком-то одолжении, чего же ты хочешь? Побыстрее, ты не один, там многие ждут. И обдумывай каждое свое слово!

— Я пришел просить не об одолжении, я пришел просить то, что мне положено.

— В твоих глазах дьявольским огнем горит гордыня. Опусти их и говори.

Поп Фотис осмотрелся: за спиной архиепископа висела икона с изображением распятого Христа, на этажерке стояли книги с золотым тиснением на переплетах, на стене висела большая картина — гораздо больше, чем икона, — и на этой картине был изображен сам архиепископ в золотом облачении, в тяжелой митре, с длинным посохом в руке.

Поп Фотис молчал. Архиепископ стал нервничать.

— Дорогой отче, или говори, или уходи, у меня нет лишнего времени!

— У меня тоже, твое преосвященство, лучше я уйду! Я хотел защитить свои права, но теперь понял: вот кто меня защитит! — сказал священник и пальцем указал на распятого Христа.

— Кто? — спросил архиепископ и обернулся.

— Распятый Христос.

Архиепископ совсем взбесился, стукнул кулаком по столу.

— Прав поп Григорис, ты — большевик!

— Да, если и он большевик! — ответил священник и снова показал на Христа.

— Ангелика! — крикнул архиепископ.

Вошла толстая племянница.

— Следующий раз, если придет этот поп — посмотри на него хорошенько! — не пускай его!