Христа распинают вновь

— Плохо только, что времени у нас нет! Сама обстановка нас торопит. Ну что ты сидишь и притворяешься? Направляйся на Саракину, не теряй времени! Попа я боюсь, говорю тебе, попа-обжоры!

Сидел Яннакос на лавочке, обхватив голову руками, упершись локтями в колена и долго-долго ничего не говорил. Голова гудела, как котел, в висках стучало, разум помутился. Перед ним мелькали серьги, отрывавшиеся от чьих-то бесчисленных ушей, бусы, срывавшиеся с чьих-то шей; обручальные кольца падали с чьих-то пальцев, золотые червонцы сыпались из поясов, прошитых шпагатом. Все это устремлялось в большой сундук, наполненный тряпками покойницы жены… Куча золотых вещей росла, росла в воздухе и превратилась в огромное здание, — нет, это было не просто здание, это был целый дворец с садами, с дворами, с балконами, с мягкими коврами, на которых восседала красивая женщина. Она причесывалась… Было воскресное утро, сияло солнце, колокол звал к обедне… И Яннакос увидел, будто открылись большие ворота и вот он, в колпаке старосты, с высоким посохом, в суконных шароварах, барской походкой идет к церкви и все односельчане приподнимаются и здороваются с ним, низко кланяясь… А потом он увидел, будто сидит он во дворе и перед ним почтительно стоит Костандис. А он, Яннакос, вынимает из-за пазухи кошель, наполненный золотыми монетами. «На, возьми, Костандис. Вот тебе деньги, пусть улыбка заиграет и у тебя на губах… Достаточно ты намучился с моей сестрой, ведьмой, — возьми на счастье!» Звал он и Манольоса: «Иди и ты, Манольос, я тебе купил стадо овец, бери его, оно твое, чтоб ты больше не служил бестолковому Патриархеасу…» Кружилась голова у Яннакоса, возникала перед ним сельская церковь с огромными часами на колокольне — вроде тех, которые он видел в Измире, а на часах по кругу большими золотыми буквами было написано: «Дар от господина Яннакоса Пападопулоса, великого благодетеля!» И дальше разыгралось воображение. Часы исчезли, и теперь перед глазами Яннакоса стояло мягкое седло с бархатным чепраком, украшенным золотыми звездочками, — и взял Яннакос это седло и вошел в конюшню. «Юсуфчик, — крикнул он, — я купил тебе новое седло, то, что давно обещал; будешь есть вволю, будешь жить хорошо, Юсуфчик, будешь прогуливаться под новым седлом по площади каждое воскресенье после обедни — и все с уважением будут давать тебе дорогу, будут приветствовать тебя, словно ты и впрямь человек».

Усмехнулся Яннакос и очнулся от грез. Посмотрел он на старушку, которая с увлечением вязала, отрешившись от всего земного, увидел старика Ладаса, вперившего свой взгляд в него, Яннакоса, в ожидании ответа.

— Пополам, — сказал он. — Согласен, дед Ладас?

Дед Ладас протянул ручищу.

— По рукам, Яннакос, согласен! Пополам, вот это честный разговор! Каждый вечер ты будешь приносить мне золотые вещи, которые соберешь, а я буду давать тебе всякие продукты, масло и вино — одним словом, то, что им нужно. А когда все загребем, ты придешь, и мы рассчитаемся. Пиши и ты в своем блокноте, что мы даем и что получаем, чтоб тоже все знал и не думал, будто я хочу обмануть тебя. А чтоб ты видел, как я тебе доверяю, на вот, возьми как аванс три турецкие золотые монеты.

Достал он из-за пазухи туго перевязанный шнурком кошелек, развязал его, сунул в него руку и, дрожа, отсчитал одну за другой три монеты. Жадно схватил их Яннакос, глаза его алчно заблестели, словно золото передало им свой блеск.

— Я подготовлю долговой вексель, — сказал старик Ладас, — и как только вернешься — да поможет нам бог! — поставишь свою подпись… Ну что, доволен? Теперь ты веришь моему слову? То, что я тебе говорю, это не слова — это золотые монеты! Ну, не будем терять времени, с богом!

Он подтолкнул Яннакоса и открыл калитку.

— Пусть бог сопутствует тебе! — крикнул ему вслед и торопливо закрыл калитку: не дай бог, еще передумает компаньон!

Потом потер свои костлявые руки и повернулся к жене.

— Пенелопа, — сказал он, прикладывая палец к губам, — никому ни слова! Ты видишь, как у меня все хорошо получилось? Видишь, как соображает у меня голова. Я тебе скажу: не голова у меня, а клад! Ты видишь, Пенелопа? Я поймал его на золотую удочку — три отдал, тысячи получу… Теперь будь добра, подготовь сундуки!

Но она даже не пошевельнулась, все вязала и вязала, не замечая, как сталкиваются, расходятся и снова встречаются спицы, — довязывала носок для старика Ладаса. И в носке она видела не худую ногу старика, а кость, длинную сухую, изъеденную червями…

Итак, впереди шел ослик, а за ним задумавшийся Яннакос. На душе у него было горько и тяжело; но в то же время в правом кармане жилета он чувствовал и другую, очень приятную тяжесть. Он словно опьянел. Прыгал с камня на камень, иногда останавливался ненадолго и погружался в размышления; тогда ослик поворачивался, смотрел на него, тоже останавливался и терпеливо ожидал.

— Лишь бы никого не увидеть, лишь бы никто меня не увидел, — бормотал Яннакос. — Иди, Юсуфчик, побыстрее, что ты останавливаешься? Переходи на эту сторону, — меняем дорогу, большие у нас дела, Юсуфчик!