Христа распинают вновь

— Он невиновен, ага, не верь! Он невиновен! Невиновен! Невиновен!

— Замолчи, подлая! — закричали все вокруг, и женщины бросились к Катерине, чтобы заткнуть ей рот.

— Да ведь он делает это ради спасения села! — продолжала кричать вдова. — Неужели вам его не жалко?

Но женщины уже швырнули ее на землю и топтали ногами.

— Манольос мой! Манольос мой! — кричала вдова, пытаясь вырваться.

— Он невиновен, невиновен! Невиновен! — закричали тогда и трое друзей, которым удалось наконец пробиться к аге.

— Ага, — сказал Михелис, — я головой ручаюсь, что этот человек не убийца… Он наш пастух, святой человек, — не трогай его!

Слушая крики, ага смотрел на Манольоса, на своего Юсуфчика. Он был в бешенстве, не зная, на что решиться. Все спуталось. У него кружилась голова. «Кто он — убийца или, может быть, сумасшедший? — думал ага, смотря на Манольоса. — А может, святой? Шайтан меня возьми, я ничего не могу понять!»

Ага разъярился, рассвирепел. Повернувшись к сеизу, показал рукой на Манольоса.

— В темницу его! А завтра я приму решение!

Потом повернулся к толпе.

— Будьте вы прокляты, гяуры! Прочь с моих глаз!

Толпа расходилась, испуганная и радостная. Соседи и соседки собирались кучками и славили бога за то, что нашелся убийца.

— Ты веришь, что это сделал Манольос? — говорил один другому. — Но ведь он святой человек…

— Не ломай себе голову, сосед! Он, не он, какое нам дело? Хватит того, что он признался; его повесят, а мы спасемся! Остальное все чепуха. Бог его простит!

— Но ради чего он это делает? Не понимаю! Ведь он, конечно, не убийца, или, во всяком случае, не сам он его убил.

— А, ты не знаешь Манольоса? Он странный человек, немного не от мира сего! Делает это, говорят, чтобы спасти село… Ты слышишь? Пожертвовать собой, чтобы спасти других! Будь у него хоть капелька ума, разве он поступил бы так? Никогда! Поэтому оставь его, пусть погибает!

Трое друзей собрались в доме Михелиса. Яннакос бил себя по голове кулаками.

— Я виноват, я! Я наивный дурак. Я не должен был разрешать ему спускаться в село. Я не должен был говорить ему о случившемся… Но разве я мог знать, что так получится?

— Он святой… — прошептал Михелис. — Он жертвует своей жизнью, чтобы выручить село из беды…

— Мы должны спасти его! — сказал Костандис в отчаянье. — Должны… должны!

— Если б у меня хватило сил поступить так, как поступил Манольос, я бы не хотел, чтобы меня спасли, — сказал Михелис. — Вы видели, как сияли его глаза? Как светилось его лицо, спокойное и счастливое? Он уже в раю, зачем же спускать его на землю? Дай бог, чтобы и мы были с ним вместе!

— Но мы можем это сделать! — взволнованно воскликнул Яннакос. — Сейчас же пойдем все трое и скажем аге, что это мы ночью, втроем, пробрались в его дом и убили Юсуфчика. И пусть нас всех вешают подряд на платане; так все вместе и войдем в рай!

Михелис покачал головой.

— У меня нет сил для этого, Яннакос, — сказал он. — Как же я оставлю Марьори?

— И я не могу, — сказал Костандис. — У меня жена и дети.

«И я тоже, — подумал Яннакос, — у меня ослик, как же его оставить?»

Но он ничего не сказал.

Тем временем в подвале старосты, прислонившись к стене, ожидали решения своей участи. Сюда, в подвал, где они находились, не доходили гул и крики внешнего мира. Через единственное, высоко расположенное, оконце едва проникал слабый, мертвенный свет.

— Есть хочется… — вздохнул старик Патриархеас.

— Все мы хотим есть и пить, — сказал поп Григорис. — Бог с нами в этой львиной яме, надейтесь на него.

— Сейчас, наверно, вешают беднягу Панайотароса, — сказал учитель. — Завтра наша очередь. Давайте будем мужчинами, победим голод, жажду и страх.

Он повернулся к своему соседу.

— Будь терпелив, дед Ладас, — сказал учитель, — теперь ты видишь, что я был прав, когда столько раз говорил тебе: «Для чего ты так гонишься за богатством, дед Ладас? Ведь ни один из твоих сундуков с золотом не попадет с тобой в могилу. Сделай какое-нибудь доброе дело; оно предстанет вместе с тобой перед богом и защитит тебя». Что ты теперь скажешь? Ты не передумал?

Старик Ладас вздохнул; потом, повернув к учителю свое исхудалое, поблекшее лицо, посмотрел на него с ненавистью, но не сказал ни слова.

— Завтра твоя очередь, дед Ладас, — сказал поп Григорис, — ты предстанешь перед богом, поэтому ты должен исповедаться. Склони голову, вспомни, какие хорошие поступки ты совершил за свою жизнь, вспомни, что ты сделал плохого, и проси прощения у бога. Еще есть время.

— Я никому не делал плохого, — пробормотал устало старик Ладас, — и добра тоже никому не делал, никого я не убил, я невиновен.

— Ты никому не сделал зла, дед Ладас? — крикнул Патриархеас. — Теперь, когда мы стоим на краю могилы, я обо всем расскажу. Не могу больше терпеть! Ты говоришь, никому не сделал зла? А кто продал дом вдовы Анезины? А сиротки, которые бродят по улицам? Да и свою собственную дочь, Аргирулу, разве ты не отправил на тот свет? Ты, ты, и все из-за своей скупости! Теперь иди к богу, отчитайся перед ним!

Старик Ладас вскипел, резко отодвинулся от стены.