Христа распинают вновь

Ага сидел в комнате, поджав под себя ноги, и курил длинную трубку. Рядом лежал Юсуфчик. Был полдень, стояла страшная жара, труп Юсуфчика начал уже разлагаться. Сгорбившись, в комнату бесшумно проскользнула служанка Марфа с охапкой свежих роз, жасмина, жимолости; она бросила все это на разлагающееся тело и торопливо ушла, не в силах выдержать зловония…

Но ага ничего не чувствовал в своем горе и задумчиво курил трубку. Он выглядел теперь еще более усталым и каким-то отрешенным. «Так суждено, — подумал он утром, — так суждено», — и как-то сразу смягчился. Он словно переложил грех с людей на бога и успокоился. Кто может пойти против воли божьей? Так хотелось богу, так он повелел! Все, что делается на земле, делается по его велению, — склони голову и молчи… Им было предначертано, что ликоврисийский ага встретит Юсуфчика в Измире; им же было предначертано и то, что кто-то убьет Юсуфчика; им же было установлено, что убийца найдется… Все предопределено…

Увидев входящего Манольоса, он положил трубку на соломенный мат, на котором сидел, подогнув ноги.

— Слушай, что я тебе скажу, Манольос, — начал он спокойно.

Повернул голову к сеизу.

— Ты мне не нужен, выйди и стань за дверью.

Снова посмотрел на Манольоса.

— Мне снилось, что не ты убил моего Юсуфчика… Молчи, гяур, дай мне сказать! Ты делаешь это для того, чтобы спасти село; ты, наверно, сумасшедший или святой — впрочем, это твое дело… Успокойся, будет так, как тебе хочется, я тебя повешу. Но вот что мне хотелось бы знать, Манольос: Ведь правда, что не ты убил моего Юсуфчика?

Манольос пожалел агу: никогда он не видел такой скорби. Ага перестал быть бешеным зверем, горе сделало его человеком. На минуту он заколебался, но скоро пришел в себя и поднял голову.

— Ага, — сказал он, — дьявол меня подстрекал, так было суждено, — я убил.

Ага прислонился к стене и закрыл глаза. «Аллах, аллах, — прошептал он, — жизнь — это сон, осиротел я…»

Он открыл глаза, хлопнул в ладоши, вызывая сеиза.

— Убери его! — сказал он. — Вечером, в час заката, повесь его на платане.

А в это время три товарища, Михелис, Костандис и Яннакос, ходили по селу, стучали в двери и заклинали односельчан не допустить, чтобы погиб невинный человек.

— Невиновен Манольос, невиновен, невиновен! Это он делает ради спасения нашего села! — кричал Яннакос.

— Чего же вы хотите от нас? — возразил какой-то старик. — Чтобы мы пошли и сказали аге, что Манольос не убийца? А потом? Ага начнет вешать всех людей подряд, уничтожит село, и вместо одного погибнут тысячи невиновных… Справедливо ли это? Выгодно ли? Не лучше ли, чтобы погиб один вместо тысяч? Тем более что он сам этого хочет? Оставьте его, дети мои, пусть умрет ради нашего спасения, а потом мы нарисуем его на иконе, зажжем свечу и будем молиться перед ним, как перед святым. Но пусть сперва умрет.

А один многодетный ликоврисиец спросил Михелиса:

— Скажи мне, молодой архонт, дети у тебя есть?

— Нет.

— Тогда тебе не положено говорить. Оставь нас!

А какая-то старуха, укачивавшая на коленях своего внука, посмотрела на Яннакоса и промолвила:

— Да что ты чепуху мелешь, Яннакос? Пусть тысячи Манольосов умрут, лишь бы мой внук остался жив!

— Это дикие звери, волки и лисы, — пробормотал Яннакос, вытирая глаза.

— Это не звери, Яннакос, — ответил ему Михелис, — это люди… Пойдем отсюда, мы напрасно потеряли время. Пусть свершится то, что угодно господу богу.

— Тебе жалко своего отца, — сказал рассерженный Яннакос. — Ведь так спасется твой старик.

Михелис повернул голову; слезы стояли в его глазах.

— Ты меня извини, Михелис, — сказал Яннакос, — я уж и сам не знаю, что говорю.

Подходя к площади, они увидели Катерину, умытую, наряженную; она быстро шла прямо на них, как королевский фрегат, распустивший все паруса.

— Куда ты собралась, Катерина? — спросил ее Яннакос.

— Эх вы, трусы, неужели вы так и оставите Манольоса, чтоб он пропал? — воскликнула вдова, и ее большие глаза наполнились слезами. — Я его не оставлю! Иду к аге!

— Как? — крикнул Костандис. — А для чего он тебе? Опять будешь пачкаться с ним? Вспомнила прошлое?

— Катерина, ты с ума сошла от горя, — сказал Яннакос. — Но иди, сделай, что можешь… Христос с тобой!

— Ага разгневан, он тебя убьет, несчастная, иди лучше домой… — сказал Костандис и тут же устыдился своих слов.

— На что мне теперь жизнь? Я хочу спасти Манольоса! — сказала вдова и величаво проплыла мимо мужчин.

— Она лучше нас всех; — прошептал Михелис, глядя на нее. Высоко подняв голову, вдова исчезла в доме аги.

Было жарко и душно; тяжелый запах роз и начавшего уже разлагаться трупа наполнял комнату… Ага спал, прислонив голову к железной кроватке, и улыбался во сне. Ему снилось, наверное, что все происшедшее — дурной сон и что сейчас он, ага, проснется и снова окажется на балконе… А рядом Юсуфчик будет наливать раки в стакан…