Христиане

Чья-то мягкая рука коснулась его плеча. Кифа обернулся. Рядом с ним стоял Давид – его вчерашний спутник в ночном рейде на дом сенатора Ахиллы. Его маленькие серые глазки тревожно бегали, а наглый рот был искривлен в уродливой усмешке.

– Молитва сегодня состоится, брат Кифа, – сказал Давид, разглядывая равнодушное лицо Кифы, – пойдем, брат, нас ждут…

– Ермон будет там? – тихо спросил Кифа.

– Именно он и собирает всех братьев из Йерушалайима, – ответил Давид.

– Тебе он велел быть особенно, – добавил он.

В темных глазах Кифы его собеседник прочел некую озабоченность.

– Ты знаешь, что он хочет мне сказать? – спросил он у Давида.

Тот озабоченно покачал головой.

– Нет, – как-то нервно ответил Давид, – но у меня есть некая мысль по этому поводу, и я знаю, с чем может быть связано его особенное приглашение…

Кифа на минуту смутился. Он разгадал ход мыслей своего собеседника. Молодые люди обернулись по сторонам, стараясь проверить, не подслушивает ли кто-нибудь их тихий разговор. Залитая солнцем и покрытая густым туманом от песчаной пыли улица была полна людей, уходящих и идущих в сторону кипящего торговлей рынка. Кто-то из прохожих оборачивался в сторону двух мирно беседующих юношей в черных одеяниях, удивляясь схожести в их одежде. Однако этот сиюминутный интерес мигом пропадал, когда прохожий начинал чувствовать запах благовоний исходящих от рыночных прилавков. Он быстро забывал о двух нелепых юнцах, стоявших в своей черной одежде на краю улицы, и спешил как можно скорее попасть в царство торговли и пьянящих ароматов.

– Тебе лучше молчать о своих нелепых догадках, брат, – грозно сказал Кифа Давиду, когда убедился, что никто за ними не наблюдает.

– Я желаю тебе блага, брат. – таинственно усмехнувшись, ответил Давид, – Я прекрасно понимаю, что может погубить тебя и твою душу.

– Вот и молчи. – грозно произнес Кифа, в упор глядя на своего соратника.

Давид ничего не ответил, но противная улыбка сошла с его губ.

– Теперь идем, – сказал Кифа, – если сам епископ Ермон желает меня видеть, значит так угодно ему и Всевышнему.

Давид лишь слегка кивнул головой и медленно пошел вслед за Кифой вниз по широкой улице, прочь от шумного и многолюдного рынка.

Они шли немного поодаль друг от друга, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания прохожих. Городские улицы были наполнены народом. До Кифы и его спутника периодически доносились слова, которые больше всего теперь волновали жителей всей провинции. Чувствовалось, что Город очень хорошо знал о вчерашнем страшном убийстве римского сенатора, и теперь с нетерпением и испугом ожидал реакции римлян. Однако повсюду, от дома к дому, среди иудеев царствовали одни слухи и догадки относительно реакции властей. Все знали лишь одно – кто убил. О, эти ненасытные фанатики, имя которых старались не произносить, стали бедствием не только для римских властей, но и для самой провинции. Эту огромною секту ненавидели многие, но еще больше ее боялись.

Кифа и Давид, проходя мимо того или иного человека, ощущали на себе ненавистный взгляд прохожего. Многие из здесь знали их, и знали, также, что эти двое проповедуют и кому поклоняются. Но выразить свое презрение к ним, многие открыто не решались.

– Так что же, брат? – вдруг остановившись и подождав своего сообщника, спросил Кифа. – Что теперь затевают безбожники и узурпаторы, известно тебе?

Давид стал почему-то угрюм и шел позади Кифы, низко склонив свою голову.

– В Город скоро должен прибыть Цезарь Максимин, – тихо ответил он, настигая Кифу, и остановившись рядом с ним. – для нас и всех братьев это не сулит ничего хорошего…

– Нам ни к чему бояться римлян и их власти, – сказал Кифа, – их могущество скоро закончится, власти их не суждено продолжаться дольше их правителей.

Давид не стал продолжать пространный диалог. Далее они продолжили свой путь в полном молчании. Целью их короткого путешествия был небольшой двухэтажный дом, расположившийся в глухом и темном переулке. Солнце почти не проникало в этот тесный и темный угол, поэтому тут царила приятная прохлада. Дом этот не представлял собой что-либо особенное. Большая темная дверь и несколько крохотных окон. Но наблюдательный его посетитель обязательно обратил бы свое внимание на некую деталь. На стене здания, рядом с входной дверью, красовалось некое изображение, начертанное, вероятно, какой-то яркой краской. Изображение это было сильно похоже на голый рыбий скелет. Никаких надписей возле столь странной картинки не было, и потому простой прохожий непременно принял бы ее за довольно странную фантазию неизвестного художника. Однако те из горожан, которых в те времена именовали презрительным словом «христиане», прекрасно знали этот знак. Это был их «ихтис» – изображение рыбы или ее скелета, как символ их религии, символ, в котором ловко скрывалось имя их главного божества и пророка.