Христианин в языческом мире или о наплевательском отношении к порче

Однажды я спросил (порознь) игуменью монастыря Русской Зарубежной Церкви, располагающегося в Гефсиманской саду у стен Иерусалима и духовника этой обители: «Вы живите в Израиле, в стране, где государственной религией является иудаизм. Практически все товары здесь проходит так называемое „кошерование“. Процесс изготовления и признания кошерных продуктов связан с благословением раввинов. Скажите, учитываете ли вы это при закупке продуктов для монастыря, или берете продукты только у арабов?». И оба раза я получил один и тот же ответ: «Мы не обращаем на это внимания. Не важно, где куплен продукт. Важно, что мы-то его готовим и вкушаем с молитвой, а перед силой крестного знамения изнемогает вся сопротивная сила».

Штрих-коды никто не собирается «освящать». Речь идет о другом: об очищении продукта (книг, пакета молока, документа), помеченного штрих-кодом, от предполагаемой скверны.

Уверение в том, что тайный, незаметный для христианина знак «портит» вещь и человека, который с этой вещью соприкоснулся, входит в противоречие с православным богословием образа. В 1082 г. византийский император Алексий Комнин при ведении войны столкнулся с решительной нехваткой денег. И тогда он велел перелить в монету медные врата одного из храмов) очевидно, подобные тем, что ныне украшают врата московского храма Христа Спасителя). На этих вратах были излиты иконы двунадесятых праздников. Халкидонский митрополит Лев возмутился поступком царя, сочтя его кощунственным и иконоборческим. Для разрешения конфликта был созван собор. Лев отстаивал ту мысль, что вещество, из которого делаются священные изображения, остается священным предметом даже и после того, как уничтожен лик угодника или Христа. Собор же пояснил, что честь оказывается не веществу иконы, а ее Божественному прототипу… [125]

Церковная практика и в самом деле велит изымать из молитвенного употребления иконы, на которых стерлись лики. Осыпавшуюся или безнадежно почерневшую икону можно сжечь — и это не будет кощунством. «Если бы кто захотел поцеловать находящееся в зеркале свое изображение, то он поцеловал бы не естество, но отображенное в нем подобие его самого, поэтому он и прильнул к веществу. Конечно, если он удалится от зеркала, то вместе с ним отступит и образ, как не имеющий ничего общего с веществом зеркала. Таким же образом и относительно вещества изображения: если уничтожено подобие, которое было на нем видимо, и к которому относилось почитание, то вещество остается без почитания» (преп. Феодор Студит) [126]. Поэтому икону с затемнившимся и неразличимым ликом уничтожали — не боясь поругания «накопившейся в ней благодати».

Только пока изображение видно предстоящему человеку — икона способна послужить сочетанию его ума с Божественным Первообразом. Если же мы говорим, что бумага, помеченная незаметным для человека сатанинским знаком пленяет ум этого человека сатане, то в таком случае сатане мы приписываем больше, чем Богу.

Так некоторые русские раскольнические секты отказываются поклоняться иконам, на которых представлены какие-то посторонние лица или предметы (например, иконописному изображению распятия, если на иконе представлены воины-распинатели). «Древу поклоняетесь — говорят рябиновцы, указывая на изображение мамврийского дуба на иконе Троицы, — Звезды почитаете, осла ублажаете, когда изображаете вход Господь в Иерусалим, змею и коню молитесь, когда прославляете подвиг великомученика Георгия» [127]. Здесь все то же непонимание: не наличие изображения как такового вводит в мир людей того, кто изображен на иконе, а молитвенное именование его людьми устанавливает благодатную связь между человеком, иконой и первообразом. Стоглавый собор, рассмотрев вопрос о допустимости изображения на поклонных иконах несвятых лиц и предметов, пришел к выводу, что это делать можно.

Итак, на иконе может быть изображено мученичество отроков в вавилонской пещи. При этом на заднем плане будет изображен идол, которому отроки отказались поклониться. Христианин же, поцеловавший эту икону никак не стал поклонником персидских богов. Хоть и изображен мерзкий знак на предмете, которому христианин оказал знак любовного почтения, но раз в его уме не было намерения поклониться идолу и даже, напротив, было вполне сознательное и даже словесно, молитвенно выраженное стремление почтить подвиг тех, кто этот идол попрал, то христианин не стал идолопоклонником…

Тем более присутствие идольского знака или языческого заговора на мирской вещи, то есть на такой, которая не требует никаких жестов религиозного почитания, не может сделать Богоотступника из христианина, который пользуется вещью, а не этим знаком.