Другие города в начале XIX в. тоже начинали воспринимать как возможные центры церковной археологии; например, Свиньин в 1826 г. опубликовал статью о смоленских храмах XII в., упомянув и две руины на окраине города; привлекали внимание поэтов и писателей древности Новгорода. Все же в Киеве археологические древности более бросались в глаза: «Нет места, где бы до известной глубины была целая земля; везде щебень, кирпичи, камни, части фундаментов, кости и другие остатки долговечного города», — писал Берлинский (1820,62). Логично, что именно здесь состоялись первые заметные церковно-археологические исследования. Толчком для них был перевод в Киев в 1822 г. митрополита Евгения (Е. А. Болховитинова, см. гл. IX). Вокруг известного историографа в городе сплотился настоящий кружок археологов. Он издавна интересовался вопросами церковной археологии и посвятил ей одно из ранних сочинений, где писал: «Православная наша церковь не следует примеру непостоянных новоизобретателей в обрядах и принадлежностях своего богослужения, но подражает первообразной Греческой церкви» (Болховитинов, 1799). В Киеве ему удалось заняться археологией на практике, прослеживая историю такого памятника, как Софийский собор, восстанавливая его первоначальный облик и обнаруживая самое общее подобие византийским памятникам (трехчастный алтарь, алтарная преграда). Работая над «Описанием Киево-Софийского собора и Киевской иерархии» и «почитая сие даже должностию», Болховитинов естественно пришел и к «полевой» археологии. По его инициативе впервые были предприняты работы на Десятинной церкви для «открытия плана» с целью получения информации (Шмурло, 1888; Церква Бо-Городищ, 1996).
До этого развалины отождествляли с Десятинной церковью только по традиции и сам митрополит Платон, например, сомневался, правильно ли это: «… она ли есть Десятинная оная славная и на сем ли месте была… предоставляем другим тамошним ученым любопытнее в сие войти». Пренебрежение к кладкам до этого было откровенным: «Никогда бы я не подумал, что она так брошена и презренна, как я ее нашел», — писал кн. Долгорукий. Митрополит Евгений решил взяться за решение вопроса археологическими способами. Работы провели по его поручению священник Михаил Кочеровский и Кондрат Андреевич Лохвицкий (чиновник 5-го класса и энтузиаст, не очень образованный, но энергичный) при участии Берлинского, благодаря дневнику которого мы точно знаем о времени начала работ. С начала августа 1823 г. шла подготовка, 28 числа он запишет: «С Евгением у Десятинной начал копать…»; сам митрополит наблюдал за работами непрерывно,'
Осенью 1824 г. решено было открыть весь фундамент. Работали быстро, грунт складывали рядом — но до его просмотра не дошло. Народ многочисленными толпами стекался «к этой раскопке» собирать осколки мрамора как реликвии. С отъездом Болховитинова работы были прерваны, «находки и выводы ученого митрополита потерялись в массе научной информации — но так, как теряется в готовой картине общий набросок композиции, сделанный углем» (Славина, 1983, 36). Важно отметить, что исследования планировались и проводились как научные, для антропологического анализа скелетов приглашался медик. Болховитинов стремился «обратить внимание и на материал стен… на четверо-угольный тонкий кирпич… на цемент или раствор между кирпичами толщиною вдвое против кирпичей…» «Нужно также узнать глубину фундамента и качество… камней и заливки оных; нужно вскрыть весь пол… — не найдется ли погребов или каких склепов и фобов… Сведущий в зодчестве догадливый архитектор найдет много и других нужд при раскапывании сего древнего храма, без всякой пользы… доныне остававшегося», — писал он. (Болховитинов, 1825, 399–401).