Христос остановился в Эболи

На кладбище я ходил не только от безделья, в поисках одиночества и чтобы послушать рассказы. Это было единственное место в указанных мне границах, где не было домов, и несколько деревьев разнообразили унылую геометрию лачуг. Потому-то я и выбрал кладбище сюжетом для своей первой картины. И вот, как только солнце начинало садиться, я выходил из дому с холстом и красками, ставил мольберт в тени ствола оливы или за стеной кладбища и принимался рисовать. Когда я первый раз, через несколько дней после своего приезда сюда, взялся за кисть, мое занятие показалось подозрительным бригадиру; он немедленно сообщил об этом подесте и послал на всякий случай одного из своих людей следить за мной. Карабинер стоял, вытянувшись в струнку, позади меня на расстоянии двух шагов и наблюдал за моей работой от первого до последнего мазка кисти. Неприятно рисовать, когда кто-то стоит за спиной, пусть даже без дурных намерений, как это произошло, кажется, с Сезанном[20]; но как я ни старался, я не мог заставить карабинера сойти со своего поста: ему была дана точная инструкция. Но постепенно напряженное внимание на его глупом лице стало сменяться все большим интересом, и наконец он спросил, не могу ли я с фотографии нарисовать маслом большой портрет его покойной матери; это казалось карабинеру пределом совершенства в живописи.

Проходили часы, солнце садилось, и все кругом окутывало очарование сумерек, когда предметы начинают светиться своим собственным внутренним, не отраженным светом. Большая, прозрачная, хрупкая, почти призрачная луна висела в розоватом воздухе над домами и серыми оливами, точно изъеденная морской солью кость сепии[21] на берегу моря. В то время я очень любил луну, потому что в течение многих месяцев, сидя в камере, не видел ее лика, и вновь любоваться ею было для меня большой радостью. Поэтому, чтобы приветствовать ее и принести ей дань своего уважения, я нарисовал ее — круглую и легкую посередине неба, — к великому изумлению карабинера.