Христос остановился в Эболи

Почему при моих разговорах с крестьянами ни один никогда не говорил и даже не упоминал ни об этой войне, ни о походах тех лет, ни об увиденных странах, ни о перенесенных лишениях? Единственно, кто кое-что говорил мне об этом, был цирюльник-зубодер; и упомянул он об этом только для того, чтобы сообщить мне, как и где он научился своему искусству, — когда был санитаром на Карсо. И большая война, такая кровавая и еще такая близкая, не интересовала крестьян: они пережили ее и теперь как будто забыли. Никто не хвастал собственней славой, не рассказывал своим детям о сражениях, в которых они участвовали, не показывал ран, не жаловался на перенесенные страдания. Если я их спрашивал, они отвечали коротко и равнодушно. Это была большая беда, но ее перенесли, как и другие беды. Эта война тоже была вой ной «тех из Рима». И тогда чередовались три цвета, казавшиеся такими странными здесь, геральдические цвета другой Италии, непонятной, своевольной и жестокой; красный, весело-наглый, зеленый, особенно нелепый здесь, где даже деревья серые, а трава не растет, потому что кругом одна только глина. Эти, да и все прочие цвета — это дворянские выдумки, они годятся для щитов синьоров или для знамен городов. Какое дело крестьянам до всего этого? Крестьяне знают только один цвет, цвет своих грустных глаз и одежд, и это даже не цвет, это тьма земли и смерти. Их флаги так же черны, как лик Мадонны. Другие знамена и другие цвета принадлежат другой цивилизации, стремящейся к движению и завоеваниям на дорогах Истории; и к ней они не имеют отношения. Но так как она сильнее, организованнее, могущественнее, они должны подчиняться ей — сегодня умирают не за нас в Абиссинии, как и вчера на Изонцо и на Пиаве, как и раньше, из века в век, под разно - образными цветами на всех землях мира. Я читал в эти дни старинную историю Мельфи, написанную дель Цио, которую нашел, роясь в старых книгах в доме доктора Милилло, куда я ходил почти каждый день пить кофе и болтать с Маргеритой и Марией, двумя девицами, становившимися все более усатыми, болтливыми и неугомонными. Книга написана во второй половине прошлого столетия, и там рассказывается, что среди прочих местных знаменитостей еще жил в те годы в Мельфи старый крестьянин с деревянной ногой. Он поступил добровольцем в войска Наполеона и потерял ногу при переправе через Березину. Более полустолетия хромал крестьянин по мостовым Мельфи, неся на себе нелепую печать чуждой ему цивилизации, навечно отметившей его. Какое дело крестьянину из Мельфи до России и до французского императора? История, — витиевато сказал бы Виктор Гюго, — отняла у него ногу, а он даже не знал, что значит История. История — в конечном счете, чужая История, — с которой эти селения всегда должны были безропотно мириться, оставила землякам хромого следы еще более печальные, ибо своим разрушением Мельфи, когда-то цветущий и густо населенный город, был обязан тому, что один французский военачальник, воюя с испанцами Карла V в этих горах, случайно решил запереться в нем со своими солдатами. Испанцы Педро Наваррского по приказу Лотрека осадили Мельфи, взяли его, убили всех граждан, каких могли найти, даже тех, кто понятие не имел, что такое Франция и Испания, Франциск I и Карл V, смели с лица земли дома и подарили то немногое, что осталось, Филиппу Оранскому, а вскоре, в вознаграждение за морские победы, генуэзцу Андреа Дориа, о которых крестьяне знали еще меньше. Генуэзец никогда не беспокоил себя посещением своих вассалов, так же поступали и его наследники, довольствуясь тем, что посылали сборщиков налогов, которые выкачивали денег сколько могли. Так, по неисповедимой воле Истории, которая к ним не имела отношения, крестьяне Мельфи из века в век все более погружались в беспросветную нищету. Сколько людей, побуждаемых неизвестными причинами, как французы и испанцы, прошли по этим землям. Вполне естественно, что крестьяне после тысячелетиями повторяющихся подобных опытов не приходят в энтузиазм от войны, не чувствуют доверия ни к каким знаменам и молчат, когда дон Луиджино воспевает с балкона славу Рима.

Государства, теократия, регулярные войска, конечно, сильнее разрозненного мира крестьян; поэтому крестьяне должны мириться с необходимостью быть подчиненными; но они не могут считать своими славу и подвиги этой бесконечно чуждой им цивилизации. Единственными войнами, трогавшими их сердца, были войны, в которых они сражались против этой цивилизации, против Истории, Государства, теократии и регулярных войск. В этих войнах они сражались под своими черными знаменами, не соблюдая воинских порядков, не обладая достаточными навыками, не имея надежды; эти несчастные войны всегда обречены на неудачу, жестокие и отчаянные войны, непонятные историкам.