Христос остановился в Эболи

Я говорил с крестьянами и смотрел на их лица и фигуры: маленькие, черные, с круглыми головами, большими глазами и тонкими губами, они сохраняли архаический облик, в котором не было ничего от римлян, или греков, или этруссков, или норманнов, или от других народов-завоевателей, прошедших по их земле; они напоминали мне очень древних италийцев. Я думал о том, что их жизнь, в тех же формах, что теперь, текла однообразно с незапамятных времен и что вся история прошла над ними, не затронув их. Из двух Италий, живущих вместе на той же земле, Италия крестьян, конечно, более древняя, и неизвестно, откуда она явилась, а может быть, она существовала вечно. Humilemque vidimus Italiam[38], это была смиренная Италия, какой она казалась азиатским завоевателям, когда они ка кораблях Энея[39] огибали мыс Калабрии. И я думал о том, что надо бы написать историю этой Италии, если возможно написать историю того, что не развивается во времени, единственную историю вечного и неподвижного — мифологию. Эта Италия расстилается в своем черном безмолвии, просто как земля в постоянной смене повторяющихся времен года и повторяющихся несчастий; то вечное, что прошло над ней, не оставило следа и не имеет значения. Только изредка она поднималась, чтобы спасти себя от смертельной опасности, и это были единственные и, конечно, проигранные национальные войны. Первая из них была война с Энеем. Мифологическая история должна иметь мифологические источники; и в этом смысле Вергилий великий историк. Единственные в своем роде завоеватели, явившиеся из Трои, принесли с собой все свои достижения, противоречившие старинной крестьянской цивилизации. Они принесли религию и государство и религию государства. Pietas[40] Энея не могла быть понята древними итальянцами, жившими в полях вместе с животными. И спутники Энея привезли с собой войско, оружие, щиты, геральдику и войну. Их религия была свирепой и требовала человеческих жертв; над костром Палланта[41] благочестивый Эней зарезал пленников в жертву богам государства. Но эти древнейшие итальянцы были крестьяне и не знали ни религии, ни жертв. Когда троянцы оказались в Италии, они встретили в жителях этой земли неугасимую враждебность, проистекающую из коренного различия цивилизаций. И действительно, Эней нашел союзников только в не крестьянских народах, в этрусках, пришедших, как и он, с востока, и, быть может, как и он, семитов и приверженцев военной теократии. И с помощью этих союзников он начал войну. С одной стороны было войско с блестящим оружием, выкованным богами с другой, как это описывает Вергилий, были отряды крестьян, которым никакой бог не приготовил оружия и которые употребляли для собственной защиты обычные орудия ежедневного труда: топоры, серпы и ножи. Они тоже, как разбойники, были полны мужества, но, увы, не могли победить. Италия была покорена, та смиренная Италия,

за честь которой умерла Камилла,

погибли Низ, и Турн, и Эвриал[42].

Потом приходит Рим и усовершенствует государственную и военную теократию своих троянских основателей, но победителям пришлось все же усвоить язык и обычай побежденных. И Рим также натолкнулся на крестьянское сопротивление, и длинный ряд италийских войн был самым большим препятствием на его пути. И опять итальянцы были обречены на военное поражение, но сохранили свою природу и не смешались с победителями. После этой второй национальной войны крестьянская цивилизация, замкнутая в римские порядки, как бы застыла в покорности. Феодальная культура с ее различными деятелями и событиями, которая с течением веков последовала за римской, тоже, конечно, не была крестьянской культурой; но все же она была связана с землей, с границами феодального надела и потому меньше противоречила взглядам крестьянства на государство, то есть его отрицанию. Можно, следовательно, понять, почему швабы еще и теперь так популярны среди крестьян, которые говорят о Коррадино[43] как о своем национальном герое и оплакивают его смерть. Конечно, после его падения этот край, процветавший при нем, пошел по пути самого печального разрушения.

Четвертая национальная война крестьян — это разбой. И здесь смиренная Италия делала историческую ошибку и должна была потерпеть поражение. У нее не было ни оружия, какое сковал Вулкан[44], ни пушек, как у другой Италии. И у нее не было богов; что могла сделать бедная черноликая Мадонна против цивилизованного государства неаполитанских гегельянцев? Разбой был только вспышкой героического безумия и безутешной ожесточенности, желанием смерти и разрушения, без надежды на победу.

— Я бы хотел, чтобы у мира было одно только сердце, я бы его вырвал, — сказал однажды Карузо, один из самых страшных атаманов разбойников.